Я был за границей, когда пришла весть о потёмкинском
восстании. Меньшевики сильно гордились тем обстоятельством, что ближайшее
участие в этом восстании принимала меньшевистская организация. «Вы, большевики,
очень много говорите о вооружённом восстании, а мы, меньшевики, их делаем».
Это, конечно, была пустая болтовня. Менее всего меньшевистская организация была
повинна в потёмкинском и в каком-либо другом восстании. Я говорю о меньшевистских
организациях, а не об отдельных меньшевиках, в особенности из рабочих.
В этот раз мне удалось объехать почти весь юг, всё Поволжье
и Московский район, побывал я и в Петербурге. Я смело утверждаю, что масса
рабочих-меньшевиков ничем не отличалась от рабочих-большевиков и не имела
ничего общего с интеллигентскими руководителями меньшевиков. Очень часто
меньшевистский комитет выносил единогласно самую злобную резолюцию против
решений III съезда, а рабочие массы в сфере деятельности этого комитета на
деле проводили решения нашего съезда. Всюду, где бы мне ни приходилось бывать
во время этого объезда, рабочие усиленно готовились к вооружённому восстанию и
фактически уже начинали партизанскую вооружённую борьбу с правительством. Чисто
заговорщический террор отдельных интеллигентов-эсеров летом 1905 г.
превратился в массовую, чисто пролетарскую партизанскую войну против всяких
представителей государственной власти. Убийства жандармов, полицейских,
губернаторов, провокаторов стали повседневным явлением. Очень часто эти
убийства совершались помимо какой бы то ни было организации, задумывались и
приводились в исполнение отдельными группами рабочих, а иногда под влиянием
рабочих — и отдельными группами крестьян. Почти повсюду создавались боевые
дружины, делались почти открыто сборы на приобретение оружия, завязывались
широкие связи с войсками.
В целом ряде мест мне пришлось близко столкнуться с боевыми
организациями. Они несли большую работу по охране митингов, по предупреждению
погромов, по преследованию сыщиков. Помню, например, в Самару я попал накануне
какого-то большого праздника. В этот день был митинг в саду. Его хотели
разогнать, но это не удалось благодаря вмешательству дружинников. Дружина была
очень хорошо организована, разделялась на десятки. Вечером всем дружинникам
сообщили, что наутро по случаю праздника ожидается устройство погрома
черносотенной организацией. Вся дружина была немедленно мобилизована. В числе
десятков была и интеллигентская десятка, в которую входили близкие к партии
врачи, юристы и т. п. Когда ночью мне пришлось с боевым организатором
обходить штабы, всё было в порядке, кроме интеллигентского десятка; эти
дружинники посидели часок, затем, оставив свои телефоны, разошлись по домам.
Рабочие-дружинники, наоборот, сидели всю ночь в полной боевой готовности. Утром
во время начавшегося в какой-то лавочке пожара началась усиленная антисемитская
агитация среди крестьян, съехавшихся на базар. Немедленно появились два десятка
рабочих-дружинников и вскоре пресекли готовящийся погром.
В Саратове во время митинга на Зелёном острове многие
рабочие явились вооружёнными и здесь на острове упражнялись в стрельбе. В
Москве, Нижнем, Костроме, Екатеринославе, Брянске, Одессе и Николаеве точно так
же я находил уже вполне готовые боевые дружины.
На боевую работу нашей партии вообще было обращено большое
внимание. Наш новый ЦК организовал «Боевую техническую группу», которая
готовила бомбы и ввозила оружие через Финляндию. Помню, Литвинов специально
заказывал браунинги в Льеже. Затем вместе с эсерами нам удалось в Швейцарии
закупить очень дёшево довольно большую партию винтовок и патронов швейцарской
милиции, которая должна была перевооружаться винтовками нового образца. Это
оружие должно было быть перевезено на английском пароходе к финляндским
берегам. В организации этого дела принимали участие Азеф и Гапон. Понятно
поэтому, что правительство узнало об этом транспорте. Чтобы пароход не попал в
руки правительства, его взорвали недалеко от берега. Всё оружие, за исключением
нескольких десятков винтовок, выловленных рыбаками, погибло в море[i].
В Баку я попал опять в августе 1905 г., как и в первый
раз, в самый разгар татаро-армянской резни. В противоположность февральскому
погрому на этот раз им был охвачен не только город, но и все промыслы. Когда я
приехал, промыслы представляли собой жуткую картину. Они горели со всех сторон.
Толпы разъярённых мусульман мешали тушить пожар. Всюду раздавались взрывы. Это
разрывались резервуары с нефтью. Горящая нефть потоком лилась по улицам. Всё
уцелевшее армянское население промыслов собралось в больнице, которая благодаря
каменной ограде представляла из себя настоящую крепость. Несколько раз делались
попытки поджечь больницу. Больница охранялась вооружёнными дружинниками — рабочими,
среди которых преобладали русские рабочие, но были и армяне и татары.
Дружинники татарской социал-демократической организации «Гуммет»[ii]
принимали вместе с русскими дружинниками самое активное участие в борьбе с
погромщиками. Но в общем организация была чересчур слаба, чтобы оказать
действительное сопротивление погрому. К несчастью, как раз перед погромом наша
организация была крайне ослаблена арестами в связи с попыткой организовать
всеобщую забастовку, сорванную шендриковцами.
В связи с пожаром на промыслах началась сильная безработица.
Этим обстоятельством воспользовались меньшевики (шендриковцы) и в союзе с явно
черносотенной организацией, возглавляемой Петровым, повели усиленную агитацию
среди рабочих за прекращение борьбы против нефтепромышленников. Они добивались
выбора делегатов от рабочих для участия на съезде нефтепромышленников.
Мне сразу пришлось окунуться во все эти дела. На заседании
комитета было решено созвать широкую межрайонную конференцию. Мы сначала
попробовали собраться на горе «Стенька Разин». Но там нас быстро накрыли, и
пришлось разбегаться. Кое-кому здорово досталось при этом от казачьих нагаек.
Тогда было решено собраться на Баиловской электростанции. Там машинистом служил
Аллилуев, он взялся устроить это собрание[iii].
Станция расположена на мысу, окружена с трёх сторон морем. Собралось более 100
человек. Здесь был весь комитет и наиболее активная часть рабочих со всех
районов. Я начал доклад о III съезде и в конце должен был затронуть
злободневный вопрос о посылке делегатов на съезд нефтепромышленников. Но
приблизительно через час прибежали патрульные и заявили, что на нас движется
целое войско: пехота и казаки. Выбежать можно было только навстречу солдатам.
Они, конечно, расстреляли бы нас. Часть товарищей разбежалась по мастерским и
рабочим казармам тут же на станции. Аллилуев тащил и меня в мастерскую, но я
задержался, стараясь разубедить нескольких молодых товарищей, во что бы то ни
стало желавших оказать солдатам вооружённое сопротивление. Это было бы
безумием. У нас имелся какой-нибудь десяток револьверов, а на нас шли не меньше
роты солдат и полусотня казаков, затем масса полицейских и жандармов. Мне с
большим трудом удалось уговорить товарищей побросать оружие, и только что это
было сделано, как с ружьями наперевес влетели солдаты, полицейские и жандармы.
Против каждого из нас стояло не менее двух человек вооружённых. Начался обыск и
допрос всех присутствующих. Всего нас осталось и было арестовано 67 человек, в
том числе 7–8 женщин. Мы тут же заявили, что никаких показаний давать не
намерены. Записали нас по тем документам, которые находились при нас. Я
числился чертёжником Устиновым. Вместе со мною попали тогда Алёша Джапаридзе,
Л. Н. Бархатова, Аллилуев и др. В Баку было тогда объявлено военное
положение, и кое-кому из нас, наверное, пришлось бы очень туго, если бы мы были
узнаны.
Нас окружили густой цепью солдат и казаков и повели в город.
Улица была полна рабочих, они очень сочувственно приветствовали нас. Мы нарочно
поставили впереди всех одного очень высокого товарища в красной рубахе. Он
изображал из себя наше знамя. Солдатам, когда они шли нас арестовывать,
заявили, что им придётся брать очень важных преступников, которые, наверное,
будут оказывать сопротивление. Когда мы теперь шли, весело переговариваясь друг
с другом и распевая песни, солдаты начали расспрашивать, кто мы такие, и очень удивились,
узнав, что всё наше преступление состоит в том, что мы являемся членами рабочей
партии. Нас начали водить по всем бакинским тюрьмам и полицейским участкам. Все
они оказались переполненными, и нигде не соглашались принять такую большую
компанию. Нам пришлось на ночь разместиться на площади. Конвоиры наши вместе с
нами ругательски ругали начальство. Арестовать людей арестовали, а разместить
не знают где. Собрали у кого сколько было грошей, послали одного из солдат
закупить хлеба и закусок. Конечно, по-товарищески поделились с конвоирами.
Солдаты — те сразу согласились разделить с нами трапезу. Казаки сначала как
будто стеснялись, но затем размякли и они. В результате получилась довольно
забавная картина: мы все, арестанты и солдаты, перемешались и дружелюбно
беседовали о войне, о крестьянском движении, о забастовках рабочих. Как-то не
приходило никому из нас в голову воспользоваться этим положением и попробовать
улизнуть. Возможно, что кое-кто из конвоиров посмотрел бы на это сквозь пальцы.
В конце концов пришло начальство, и нас повели в специально
нанятый для нас частный дом в Орловском, кажется, переулке на Шемахинке. Нам,
арестованным, в этом доме отвели весь полуподвальный этаж, в котором все окна
оказались заделанными решётками. Над нами была частная квартира, а на третьем
этаже была размещена полурота солдат, которая должна была нас охранять, и
поместился специально назначенный смотритель тюрьмы. Как только мы попали в
помещение (совершенно пустое, без малейшего признака мебели), мы с Алёшей
бросились прежде всего знакомиться с топографией помещения. Я обратил внимание
на то, что в одной из комнат имеется окно во второй этаж. Если вырезать стекло,
можно через второй этаж пробраться на волю. Надо через товарищей узнать, кто там
живёт, и наладить побег. Алёша решил попробовать сейчас же. Маленьким кинжалом,
который был спрятан у него, он быстро вырезал люк и полез на второй этаж. Там
оказалась кухня. Кухарка увидала, что лезет снизу человек в папахе, и заорала
караул; поднялась тревога. Люк был заделан, и в кухне поставлен постоянный
часовой. Первая попытка побега не удалась.
Так как в тюрьму попала почти вся конференция, то мы решили
продолжить и мой доклад и дальнейшее обсуждение порядка дня. В два дня довели
конференцию до конца и, воспользовавшись первым удобным случаем, отправили
принятые резолюции и корреспонденции в наш центральный орган «Пролетарий».
В дальнейшем решили использовать время наиболее продуктивно.
Публика разбилась на несколько групп, и мы установили правильные групповые
занятия по политграмоте, а по вечерам обычно устраивались общие доклады и
лекции. Очень скоро и в кружковых занятиях и в слушании лекций самое активное
участие начали принимать солдаты, охранявшие нас. Большею частью это были
призванные из запаса бородачи-крестьяне. Они с озлоблением говорили и о войне и
о правительстве, их очень легко и быстро удалось распропагандировать. Очень
часто к нашим окнам стали подходить с воли знакомые рабочие. Наружные часовые и
не думали мешать нам с ними разговаривать. Наконец, под нашими окнами стали
собираться целые митинги, и мы из окна зажаривали самые революционные речи.
Одним словом, в тюрьме мы пользовались неограниченной свободой слова и
собраний. С волей мы очень скоро установили непосредственную связь, так что
оставшиеся на воле и приехавшие из Тифлиса товарищи поручали нам писать
прокламации, резолюции и т. д.
Очень скоро у наших ворот появились Степан Шаумян, Миха
Цхакая и Окиншевич. Шаумян нам сообщил, что они подготовляют нам побег. Мы
должны добиться разрешения отвести нас в баню, а там, в бане, всё будет
подготовлено для побега. В первую очередь предполагали организовать побег Алёши
Джапаридзе, Нико Сакварелидзе и мой. Все мы трое были на виду. Если нас узнают,
то нам не миновать военно-полевого суда и виселицы. Мы начали шуметь и
требовать прихода полицмейстера. Испуганный смотритель полетел сам добиваться
прихода начальства. Пришёл полицмейстер с целой свитой полицейских чинов. Мы их
обступили и начали жаловаться на невероятные условия жизни в тюрьме: спим на
голом земляном полу, нет никакой посуды, питаемся одним хлебом, потому что
негде приготовить пищу; все мы уже несколько времени не мылись. Орали мы все
основательно, в особенности наседал на начальство наш староста Аллилуев. Во
время этой перебранки я вижу, как один из помощников пристава, сопровождавших
полицмейстера, упорно вертит за спиной какую-то бумажку. Я подмигнул Алёше, тот
подошёл к нему и спокойно взял эту бумажку. Оказывается, полицейский был своим
человеком и принёс нам письма с воли. В конце концов мы добились бани. Но, увы,
нас повели не в ту баню, куда обычно водят арестантов и где ребята подготовили
побег. Повели нас в другую баню, откуда бежать не удалось.
Тем временем жандармское управление делало попытки вызывать
нас на допрос. У них был список, составленный при аресте. Но в тюрьму нас
привели скопом. И когда вызывали по фамилиям на допрос, никто не выходил, не
откликался на эту фамилию. То же самое проделывали мы и при поверках
смотрителем.
— Какое вам дело, — говорили мы ему, — как кого зовут,
приняли вы нас чохом, ну и считайте, все ли мы тут.
Как ни бились с нами, мы от нашей тактики не отказывались.
Пробовали силком вытаскивать из кучи того либо иного товарища и увозить его на
допрос. Большинство и тут не уступало. Были, правда, отдельные более слабые
ребята, как, например, будущий вождь бакинских меньшевиков Айолла, который на
допросе расплакался со страху. Но это были единицы. Остальные упорно молчали.
Но в городе всё чаще болтали о том, что среди арестованных
сидят видные партийные работники, что попался весь комитет, и в том числе
представитель ЦК. Конечно, эти слухи доходили и до жандармов, как, наверное,
доходили до них слухи о том, как мы проводили время в тюрьме. Надо было во что
бы то ни стало бежать.
Наконец, нам сообщили с воли, что нас троих решили сменить,
что уже есть охотники сесть на наше место. Необходимо было ближе познакомиться
со смотрителем. Они с воли тоже нашли к нему подход. Конечно, нам нельзя было
посвятить всех товарищей в затеваемую авантюру. В курсе дел были только
кандидаты на побег и наш староста Аллилуев. Аллилуев начал первый знакомиться
со смотрителем. Он оказался известным на промыслах бывшим околодочным,
прославившимся взятками. Несмотря на то, что смотритель был правоверным
мусульманином, он очень любил выпить. Аллилуев предложил ему распить
бутылочку-другую вина. Тот охотно согласился, но предложил распить не в
помещении тюрьмы, а у себя на квартире. Вдвоём с Аллилуевым мы пробрались на
третий этаж, в квартиру смотрителя, и просидели всю ночь с ним и его женой. Нам
пришлось несколько вечеров подряд повторить эту выпивку. Конечно, товарищи
стали замечать наши отлучки, и большинство непосвящённых уже начало
поговаривать между собой о том, что мы ведём себя неладно.
Очень скоро мы поставили перед смотрителем вопрос ребром,
что вот несколько ребят, ни в чём не повинных, попало сюда случайно, конечно,
это скоро обнаружится и их выпустят, но тем временем они могут потерять место.
Имеются-де охотники заменить их. А ведь смотрителю всё равно, кто сидит у него,
лишь бы число сидящих не уменьшилось. Одновременно такая же обработка велась и
с воли, через одного инженера. Скоро смотритель поддался, и мы сторговались
провести смену по 100 рублей с человека. На воле действительно нашли троих,
которые соглашались посидеть за нас. Все трое были людьми легальными, и им
грозила лишь опасность просидеть от месяца до трёх за участие в незаконном
собрании. В частности, меня должен был сменить хороший партийный товарищ — рабочий
Лифаст, по кличке Святой. Мы уже окончательно договорились со смотрителем о
том, как и в какой день должна была произойти смена, как вдруг смотритель узнал,
что жандармы решили нас, т. е. часть сидящих, отправить в Карскую
крепость. Он сразу заартачился, пришлось снова уламывать его, набавить по 50
рублей с человека.
В назначенный день помогавший нам инженер приехал к
смотрителю на квартиру со Святым. В этот же час и мы с Аллилуевым пробрались к
нему по внутренней лестнице. Смотритель ещё заранее сообщил всем солдатам, что
у него будет выпивка с друзьями. У него на квартире мы со Святым обменялись
одеждой, и сам смотритель подстриг мою здорово запущенную шевелюру. Затем
Аллилуев и Святой пробрались обратно в тюрьму, а я с инженером в сопровождении
смотрителя, когда окончательно стемнело, вышли на улицу. Пришлось ещё перед
часовым проделать трогательную сцену прощанья с этой полицейской дрянью. Через
минуту я был свободен после трёхнедельного тюремного заключения и быстро
направился в назначенную квартиру, где меня ждали товарищи. Через несколько
дней после меня таким же образом бежал Алёша, а за ним — и Нико. Наши сменщики
просидели до 17 октября.
Мы, правда, в тюрьме получали регулярно, конечно тайным
образом, газеты и знали через товарищей обо всём, что делается на свете, но тем
не менее, когда я очутился в довольно уютной квартире и увидал здесь Степана
Шаумяна и Окиншевича, я накинулся на них с расспросами. Поезд в Москву отходил
в час ночи, билет и паспорт были уже готовы, меня переодели, снабдили
необходимым багажом на дорогу, и я поехал в Москву. Там уже начали
развёртываться крупные события.
[i]
История гибели парохода «Джон Графтон», вёзшего летом 1905 г. большую
партию оружия и взрывчатых веществ в Россию, полностью до сих пор не выяснена.
С помощью финской буржуазной партии «Активное сопротивление» эсеры закупили в
различных местах Европы и в Америке большую партию оружия (примерно 30 тысяч
винтовок, несколько миллионов патронов, много динамита и пироксилина). Оружие
было собрано в Лондоне. Там же был зафрахтован пароход «Джон Графтон», вышедший
в море под английским флагом. В открытом море у северного побережья Франции
«Джон Графтон» был встречен большим океанским пароходом, выгрузившим в трюм
«Графтона» указанную партию оружия и взрывчатки, причём одновременно произошла
смена команды на «Графтоне», капитаном которого стал латышский социал-демократ
Ян Страутман.
Ввиду того, что к отправке оружия были привлечены Азеф
и Гапон, разоблачённые позднее как агенты охранки, есть основания полагать, что
царские власти были осведомлены о рейсе «Джона Графтона».
При невыясненных обстоятельствах утром 22 августа
1905 г. «Джон Графтон» в финских шхерах сел на мель. Большая часть оружия
была захвачена царскими властями. Команда «Графтона» скрылась в Швецию.
[ii]
«Гуммет» («Энергия») —
социал-демократическая организация, созданная в Баку в конце 1904 г. при
непосредственном участии П. Джапаридзе. Работала в прямом контакте с
Бакинским комитетом РСДРП. Члены организации, вначале состоявшей
преимущественно из интеллигентской молодёжи, участвовавшей в марксистских
кружках, в период революции вели большую работу среди рабочих нефтепромыслов.
Когда царизм, пытаясь ослабить революционное движение, стремился разжечь
национальную вражду между армянами и азербайджанцами, группа «Гуммет»
самоотверженно разоблачала замыслы царских палачей, действуя вместе с армянской
секцией Бакинского комитета РСДРП.
За свою деятельность «Гуммет» подвергалась
многочисленным репрессиям. В сентябре 1907 г. был убит член
исполнительного бюро «Гуммет» Ханлар Сафаралиев, похороны которого вылились в
крупную политическую демонстрацию бакинского пролетариата.
После Февральской революции организацию «Гуммет»
возглавил М. Азизбеков. VI съезд партии (1917 г.) отметил
заслуги «Гуммет» перед рабочим классом Азербайджана. После победы Октябрьской
революции «Гуммет» активно участвовала в борьбе против интервентов,
белогвардейцев, буржуазных националистов. В 1919 г. после раскола и
изгнания перешедшего на антипролетарские позиции меньшинства «Гуммет» влилась в
состав Коммунистической партии Азербайджана (1920 г.).
[iii]
Об этом эпизоде см. также воспоминания С. Аллилуева в книге «Пройденный
путь», 1956.
Комментариев нет:
Отправить комментарий