По приведённым в последней главе цитатам мы видим, что «экономическое»
направление, хотя и преобладало, но отнюдь не было единственным среди
действовавших в конце 1890‑х годов социал-демократов. Наряду с «Рабочей Мыслью»
в Киеве выходила тоже рабочая газета «Вперёд». Хронологически это первая
русская социал-демократическая газета. Первый номер её вышел в декабре 1896
года, а до весны 1900 г. всех номеров вышло 10. Первые три выпускались
группой «Рабочее Дело», которая со временем стала называться «Рабочим комитетом».
В вышедшем в январе 1899 года № 4 газеты «Вперёд»
сообщается, что «согласно постановлению первого съезда русских социал-демократов,
приложенному к Манифесту Р. С.-Д. Р. П., Киевский Союз Борьбы за
Освобождение Рабочего Класса и Киевский Рабочий Комитет сливаются в одно целое,
образуя из себя Киевский Комитет Р. С.-Д. Р. П.». Газета «Вперёд»
с самого начала не ставила своей задачей сузить затрагиваемые ею вопросы
исключительно сферой непосредственной борьбы рабочих с капиталистами. Уже в
первом номере редакция заявляет, что она будет выяснять рабочим все
происходящие события и воспитывать их к борьбе, и надо отдать ей
справедливость, что обещание это по возможности действительно исполнялось. Так,
в этой газете разбирался, например, вопрос о бесправии рабочих, обусловленном
классовым характером нашего государства, указывалось на значение для рабочего
движения образования Р. С.-Д. Р. Партии; затем в статье по поводу «Тайных
документов русского правительства по польским делам» доказывалось, что
правительство уступает только силе рабочих, а добровольно ничего не даёт[1].
В № 5, в статье «Куда идут народные миллионы» разбирается роспись
государственных доходов и расходов, и на основании анализа этой росписи
доказывается, «что, так называемые, государственные доходы — это трудовые
деньги народа, и что эти сотни миллионов народных денег идут в виде государственных
расходов не для народа, а против народа... И так будет до тех пор, пока народ
не будет иметь своих представителей для охраны своих интересов, пока у нас не
будет политической свободы»[2].
В том же номере помещена статья «Не говорите мне он умер, он живёт», посвящённая
памяти Карла Маркса, в которой в популярной форме излагаются основы научного
социализма.
В прошлой главе мы видели уже, как под влиянием
промышленного кризиса рабочие, вопреки всем уверениям «экономистов», будто они
ещё не дозрели до политической борьбы, в целом ряде фактов показали всю
необходимость для них выйти за пределы экономических столкновений с
капиталистами и вступить уже в непосредственный бой с представителями власти.
Перед сознательными социал-демократами, которые не могли, подобно «Рабочей
Мысли», рекомендовать рабочим, в качестве единственного средства борьбы с
произволом, изучение законов и обжалование действий полиции[3],
неизбежно вставал вопрос, в чём и как должно проявляться массовое политическое
движение. «Ножом и револьвером теперь мы ещё не можем бороться», — говорили
латышские социал-демократы; и в этом, т. е. что для массового восстания время
ещё не пришло, соглашались и все сознательные русские социал-демократы.
В Польше, где, благодаря страшному гнёту обрусительной
политики, массовое движение с самого начала носило политический характер, политические
демонстрации (на 1‑ое мая, на похоронах товарищей, при чествовании памяти
убитых во время волнений и т. д.) стали практиковаться сравнительно уже
давно. Демонстрации имели место и в России, как, например, демонстрация по
поводу смерти Ветровой, Ходынская демонстрация, не говоря уже об исторической
демонстрации Земли и Воли на Казанской площади и целом ряде других — у судов и
на похоронах, которые происходили в конце 1870‑х и начале 1880‑х годов. Но лишь
в неудавшейся Ходынской демонстрации в Москве принимали участие рабочие и
участие не только пассивное, но и активное. В Ветровской демонстрации,
например, рабочие почти совершенно отсутствовали. В Киеве местный Союз выпустил
даже особую прокламацию, рекомендуя рабочим не идти на эту демонстрацию,
которую устраивали студенты и местные социалисты-революционеры. «Пусть рабочие,
— говорилось в этой прокламации, — сами почувствуют и поймут, что правительство
мешает им бороться, тогда они сделаются сознательными сторонниками политической
борьбы; пусть они пройдут необходимую школу борьбы экономической, а тогда
зовите их на политическую борьбу»[4].
В 1899 году 1‑го мая была большая манифестация в Вильне, в
которой участвовало до 1000 человек, и в Либаве, где ко дню первого мая рабочие
устроили первую в России общую майскую забастовку. «В Новой Либаве, — читаем мы
об этом в «Рабочем Деле», — рабочие с жестяной фабрики прошли по улицам с 5‑ью
красными знамёнами, громко требуя 8‑ми часового рабочего дня, конституции,
свободы союзов и свободы печати. При этом 5 рабочих, нёсших знамёна, были
арестованы. Затем тысячи рабочих и работниц в течение нескольких дней устраивали
грандиозные демонстрации по главным улицам Либавы. Рабочие сами наблюдали за
порядком, а полицеймейстер и жандармский полковник, не решаясь вмешаться, в
карете сопровождали демонстрантов сзади»[5].
«Итак, демонстрации возможны и в России» — пишет «Вперёд» в
№ 6, рассказав о демонстрации в Польше; а затем редакция посвящает уже
целую статью вопросу о демонстрациях». «Демонстрации, — читаем мы в этой
статье, — являются прекрасным средством для распространения какой-нибудь идеи.
Они обращают на себя всеобщее внимание, но кроме того демонстрации громадную
пользу приносят и самим участникам, и вот почему. Каждый человек в одиночку,
как бы не желал он что-нибудь сделать, всё же чувствует себя бессильным и не
обладает поэтому достаточным количеством энергии — но вот, он вместе с другими
людьми, которые думают так же и стремятся к тому же, как он; он оживляется,
становится бодрым, энергичным, желания и надежды его крепнут, а вместе с тем
крепнет и всё дело»[6].
Далее автор разбирает вопрос объективно, соображаясь с условиями
киевской работы. «Неуместно устроенная демонстрация — говорит он, — может
повредить делу. Возьмём пример из нашей жизни. Пусть в каком-нибудь месте
только что началось рабочее движение; большинство рабочих ещё не понимает своих
интересов, и едва найдётся какой-нибудь десяток сознательных. Если последние
устроят сами шествие 1‑го мая, дело кончится тем, что всех их заберут, а
остальные рабочие так и останутся без всяких понятий о своём положении.
Сознательные рабочие гораздо лучше бы сделали, заручившись сперва достаточной
поддержкой — тогда, если даже несколько человек будут иметь столкновение с
полицией, всё же большинство останется и будет продолжать начатое дело. Итак, демонстрации являются прекрасным орудием, и
рабочие должны ими пользоваться (курсив подлинника), но только всегда
следует хорошо обсудить, достаточно ли они подготовлены для этого»[7].
Судя по слогу, автор этой статьи рабочий. Он, как мы видим,
считает переход к демонстрациям неизбежным для русского рабочего движения. Весь
вопрос у него сводится лишь к тому, достаточно ли окрепло в настоящий момент
местное движение для того, чтобы рисковать сознательными рабочими: ведь, на
демонстрацию они пойдут в первую голову, а с их провалом может исчезнуть
возможность продолжения работы среди масс. Отсюда ясно вытекает второй вопрос,
как заставить самую рабочую массу участвовать в демонстрациях. При стихийных
вспышках, вроде рижской и мариупольской, эта масса принимает самое активное
участие; такое же участие принимала она и в демонстрациях в Польше, отчасти в
Либаве. В районе Бунда в демонстрациях участвовали, по-видимому, одни лишь
организованные рабочие — не даром же бундовцам удаётся так точно (с точностью
до десятков) подсчитывать число участников своих демонстраций. Но можно ли
рассчитывать на то, что рабочая масса пойдёт на демонстрацию где-нибудь в
Киеве, Петербурге или Екатеринославе?
«Признавая ближайшей общей задачей рабочего движения в
России борьбу за политические права пролетариата, — пишет в своём Profession de
foi[8]
Киевский комитет, — Киевский комитет не считает, однако, возможным в настоящий
момент обращаться к массе рабочих с призывом к политическим действиям, иначе
говоря вести политическую агитацию, так
как русский рабочий в массе не созрел ещё для политической борьбы». Б-в
(петербургский практик) пытается выяснить степень политической зрелости
петербургских рабочих. Отличительной чертой современного революционного
движения, говорит он, нужно признать, с одной стороны, всё возрастающее
естественное выделение пролетариатом сознательных революционеров — рабочих; с
другой — слияние кружковой деятельности с массовой агитацией, и успех
последней. Слияние это до некоторой степени обусловливается появлением нового,
политически развитого слоя рабочих, стоящего между революционером-рабочим и
массой. Сообразно с этим общим характером социалистического движения, рабочий
класс с точки зрения его политического развития распадается на три существенно
различных категории: деятельных, сознательных революционеров, промежуточный,
политически развитой слой, с каждым годом всё увеличивающийся численно, и
остальную рабочую массу, с слабо выраженным классовым самосознанием»[9].
Б-в выводит отсюда, что «рабочие Петербурга в общей массе ещё неясно сознают
свои политические интересы, но ход развития русского революционного движения,
выражающийся во всё возрастающем числе политически зрелых рабочих, ведёт к
тому, что в недалёком будущем
петербургское рабочее движение примет характер массовой борьбы пролетариата за своё
политическое и экономическое освобождение»[10].
Когда-то первые социал-демократы считали нужным
содействовать «ходу развития революционного движения», они устраивали кружки
для политически зрелых рабочих и вели агитацию в массах. Занятия в кружках
имели целью направить мысль политически зрелых и революционно настроенных
рабочих на социал-демократический путь, а широкая агитация должна была
направить на этот путь мысль всей пролетарской массы. Идеологи «экономизма»,
заявив, что им «стыдно говорить о социализме и о свержении самодержавия», стали
усиленно бороться против «хода
развития революционного движения» и всеми силами толкать массовое движение на
мирный тред-юнионистский путь. Они имели колоссальный успех, но этот успех
продолжался лишь до тех пор, пока промышленная и тесно связанная с ней политическая
реакция на заре 20‑го века не разбила иллюзию о возможности существования при
самодержавии мирного тред-юнионизма.
Прежде всего от
этой иллюзии отказались сами рабочие: максвельцы, палевцы, мариупольцы, рижане
и др. «Рабочая мысль» и её единомышленники некоторое время пытаются ещё плыть
против течения; они продолжают борьбу с «политикой» и грозно окрикивают
максвельцев, но почва всё более и более уходит у них из-под ног. Мирная
экономическая стачечная борьба становится всё более и более немыслимой;
медленное подтачивание самодержавия высшими классами общества, на которое
возлагал надежды Аксельрод, а по его примеру и автор «Credo», привело к прямо
противоположным результатам. Самодержавие окрепло настолько, что из
оборонительной позиции, которой оно по преимуществу держалось в 1880‑х и в
начале 1890‑х годов, оно переходит к наступательной. Лишение Финляндии
конституции, закон об отдаче студентов в солдаты, конфискация армянских
церковных имуществ, — всё это наилучшим образом знаменует собой эру новой
наступательной тактики. Самодержавие окрепло, потому что всё менее и менее
чувствовало себя висящим в воздухе. Политика Витте спаяла его интересы с
интересами крупной промышленности и финансовой буржуазии. Самодержавие и
буржуазия стали слишком необходимыми друг для друга. С аграрной оппозицией не
трудно было справиться подачками вроде расширения прав дворянского банка,
усиления деятельности крестьянского, вовлечения всё большего числа аграриев в
сферу колониальной и концессионной, авантюры, и регламентацией земской
деятельности при помощи введения в состав земцев всё большего числа земских
начальников и других чиновников. С «оппозиционерами» же, типа Шарапова, дело
кончилось просто выдачей субсидии.
Вся полицейская мощь правительства направилась против
рабочего движения. Перед социал-демократами ребром стал вопрос: либо
политическая борьба, либо отказ от всякой борьбы. «Когда правительство
вызывающе относится к стачечникам, — пишет в это время Мартов, — когда оно
предписывает беззаконные жестокие расправы над ними, когда оно попирает ногами
самые элементарные человеческие права — в таких случаях имеем ли мы, как
революционеры, право призывать рабочих к порядку, если мы в то же время не
можем им указать практических путей для борьбы с этим политическим строем,
который создаёт все эти гнусности? Когда пули славных ярославских и Домбровских
воителей сеют смерть в рядах жён и детей пролетариата, не должны ли казаться
насмешкой советы держаться спокойно и идти
прежним путём стачечной борьбы, которая неизбежно сопровождается подвигами
этих слуг самодержавия. Только выступая,
как политическая партия, имеющая перед собой определённый план политической
борьбы (курсив мой М. Л.) мы можем, не рискуя уподобиться лишённому
всякого гражданского мужества либерализму, призывать рабочие массы к
хладнокровному поведению, в ответ на правительственные бесчинства[11]...
Социалистам остаётся избрать один из двух путей: либо ведя по-прежнему устно и
печатно политическую пропаганду, ограничиваться затем практическим участием в
экономической борьбе пролетариата, выжидая, пока в ходе всё обостряющейся
экономической борьбы, рабочие массы сами
перейдут к непосредственной борьбе с правительством в тех формах, которые
им представятся подходящими, или же взять
на себя задачу теперь же организовать
политическую борьбу рабочего класса так же, как они старались организовать
в последние годы борьбу экономическую»[12]...
На этот вопрос цитированный уже нами Б-в отвечает следующим
образом: «Ошибочно было бы думать, — пишет он, — что политическое развитие
рабочих находится в непосредственной зависимости от количества и качества
интеллигентов-агитаторов, ведущих среди них устную агитацию. Если революционеры
— рабочие не только не нуждаются в воздействии со стороны интеллигентов, но и
сами могут дать хороший совет интеллигенту, то и передовой (промежуточный) слой
пролетариата лишь с большими
ограничениями требует руководительства подпольных агитаторов. Интеллигент в
кружке является старшим товарищем, от которого ждут разъяснений, но не направления мысли в ту или иную
сторону. Фактом вступления в революционный кружок рабочий доказывает своё
оппозиционное направление, а характер интересующих такого рабочего вопросов не
оставляет сомнения в своём сильном недовольстве существующим политическим
строем[13]...
Масса же пробуждается во время стачек,
и стачки Максвеля и Паля в декабре 1898 года и многие другие ясно показывают,
что рабочие оппозиционно настроены не только к фабрикантам, но также и к
полиции, и жандармам»[14].
Вывод отсюда ясен: задача социал-демократии не
организовывать этот новый фазис борьбы, не направлять мысль рабочих, а лишь
выяснять, формулировать уже существующие взгляды. «Поскольку действующая
организация, — говорит далее Б-в, — задаётся целью отражать требования, взгляды, настроение наименее развитой части
фабрично-заводского пролетариата, оставляя без внимания политическую
зрелость передовых слоёв его, постольку практическая деятельность её поневоле
должна носить преимущественно характер агитации на почве ближайших
экономических интересов, и центр тяжести должен лежать в издании прокламаций,
эксплуатирующих каждый частный факт, каждое местное злоупотребление на фабрике.
С.-Петербургский комитет Р. С.-Д. Р. П. и является такой
организацией, которая до сих пор задавалась исключительно целью выяснить и
суммировать насущнейшие потребности наименее развитой части пролетариата. Если
же организация ставит себе задачей отражать интересы, взгляды, настроение
передовых рабочих, если она хочет идти впереди развивающегося (массового)
движения, указывая ему дорогу и пытаясь облегчить ему его поступательный ход, —
организация должна поставить своей ближайшей задачей связать насущные
экономические интересы массы с общими экономическими и политическими условиями.
Сообразно с этим меняется характер нелегальной литературы и способ агитации,
как устной, так и письменной. Такой организацией в Петербурге является «Рабочее
Знамя», таким источником нелегальной литературы — издательская деятельность «Рабочего
Дела»[15].
«Петербургский комитет, стремясь в 1899 году объединить все действующие в
Петербурге организации, решает сохранить оба органа: орган для широких слоёв — Рабочую
Мысль и орган для передовых рабочих — Рабочее Знамя»[16].
Другими словами, это следует понимать так, что в то время,
как один орган будет выяснять широким массам нелепость идеи о свержении
самодержавия и доказывать, что при помощи мирных стачек плюс изучение «устава о
пресечении преступлений» можно добиться всего, другой орган будет звать
передовых рабочих на политическую борьбу с самодержавием, причём он должен
только выражать их настроение, а не направлять их и толкать вперёд, потому что
они без того будут идти впереди развивающегося массового движения.
Правда, это уже не экономическое направление; к «экономистам»
не могут быть причислены ни Б — в, ни авторы Киевского Profession de foi ни
даже «Рабочее Дело». Но это новое направление, с другой стороны, очень далеко и
от направления революционных социал-демократов начала 1890‑х годов, того
направления, которое в это время не имело ещё ни своего органа, ни своей
собственной издательской фирмы, и представители которого в большинстве случаев
находились не у дел, в ссылке. Это старое направление выразилось в описываемое
время в «Протесте 17‑ти», в брошюре Ленина «Задачи русских социал-демократов и
в брошюрах Мартова: «Красное знамя в России» и «Рабочее Дело в России».
Редакция «Рабочего Дела» в докладе, представленном ею по
поручению «Союза Русских Социал-демократов» Международному Социалистическому
Конгрессу 1900 г. в Париже, отвечая на упрёк, что экономисты «суживают
свою программу, опускаясь до уровня массы, вместо того, чтобы поднять её до
своего»[17],
заявляет, что «в различных местах мы имеем перед собой лишь различные стадии развития одного и того же
движения[18]...
В то время, как рабочие, воспитанные на предшествовавшей экономической борьбе,
уже созрели для политической агитации, только что вовлечённые в движение
широкие слои рабочих нуждались пока ещё только в агитации на чисто
экономической почве. …к несчастью члены организации «Рабочей Мысли» стали
возводить в принцип сам по себе
целесообразный и необходимый вначале агитационный приём, противопоставляя
экономическую борьбу политической и отодвигая эту последнюю на задний план». Но
«заметим мимоходом, — продолжает отчёт, — что во всей истории русского
революционного движения повторяется это печальное явление — стремление
возводить на степень единоспасающего догмата известный метод или средство
борьбы, оказавшиеся при известных условиях особенно успешными. Мы, однако, твёрдо
убеждены, что широкая основа рабочего
движения в связи с его ясными основными принципами охранить русскую социал-демократию в её целом, несмотря на
временные ошибки отдельных её групп, от лихорадочных тактических скачков из
одной крайности в другую, какими отличалось идеологическое движение 1870‑х
годов»[19].
Следовательно, «принципы» «Рабочей Мысли» сами по себе
хороши; беда только в том, что она считала их годными для всех слоёв рабочего
класса. Тактика «Рабочей Мысли» является тактикой, необходимой для известной
стадии развития, но эта стадия уже пройдена, и нужно переходить к другой
тактике, которая подскажется самой жизнью, стихийным ростом рабочего движения.
На это стихийное движение все надежды; оно сделает безвредными ошибки отдельных
направлений, лишь бы идеологи социал-демократии считались с «насущными
потребностями русского рабочего движения на данной ступени его развития»,
считались «с разнообразием местных условий и уровнем развития отдельных слоёв
рабочего класса[20].
Одним словом, чтобы они твёрдо помнили, кому надо конституцию, а кому севрюжины
с хреном, и притом одновременно, так как конституция есть только более развитая
форма севрюжины с хреном, сиречь экономического улучшения. «Политическая борьба
рабочего класса, — говорится далее в только что приведённой программной статье
редакции Р. Д., — есть лишь наиболее развитая, широкая и действительная
форма экономической борьбы. Ближайшими политическими требованиями рабочего
класса в России являются свобода союзов, стачек, собраний, слова, печати и
неприкосновенности личности»[21],
и только. Очевидно, по сведениям редакции Рабочего Дела, «насущные потребности
самых развитых рабочих не идут дальше этих требований. Когда рабочий класс уже
некоторое время поборется за эти свои насущные нужды, тогда редакция предложит
ему следующую стадию борьбы, которая уже поведёт его «к завоеванию полной
политической свободы с равноправным участием всего народа в государственном
управлении, т. е. к завоеванию демократической конституции»[22].
Как мы видели из Vademekum, редакция «Союза русской
социал-демократии за границей» из рук группы Освобождение Труда перешла в руки,
так называемых, «молодых», среди которых, по мнению одного из них же N. N,
«не было ни одного достаточно знакомого с Россией. Молодо — зелено». И вот
эта-то зелёная, незнакомая с Россией редакция думает, что она выражает
настроение передовых рабочих, ограничивая их политическую борьбу борьбой за
политические реформы, не отвечая тут же прямо на вопрос, возможны ли эти
реформы при сохранении самодержавия. «Нечего и говорить, — заявляет практик Б-в,
— что этот слой рабочих (т. е. революционеров-рабочих) настроен крайне
враждебно к самодержавию. Но не только рабочие революционеры, т. е.
сравнительно редкие одиночки, а и весь «промежуточный слой пролетариата»,
помимо воздействия интеллигентных агитаторов, интересуется «разницей между
неограниченной, конституционной монархией и республиканской формой правления»...
«Эта категория рабочих часто интересуется больше вопросами политической жизни,
чем своими ближайшими экономическими интересами, связь которых с общими
социальными условиями давно понята»[23].
Эта статья практика появилась лишь в № 6 Рабочего Дела,
т. е. в апреле 1900 г., а программа Рабочего Дела была выработана
осенью 1898 г. на первом съезде реорганизованного Союза Русских Социал-Демократов.
Один из основателей реорганизованного Союза, В. И-н, посвящает статью
майским требованиям трёх комитетов (Московского, Петербургского и Киевского)
1899 года. «Майские требования российских рабочих, — пишет он, — более скромны,
чем западноевропейских, но они диктуются
самой жизнью, и для наших рабочих не менее ценны и важны, чем требования 8‑ми
часового рабочего дня на Западе. Русская социал-демократия в своей партийной
программе, конечно, не ограничивается теми требованиями, какие выставлены ныне
в майских прокламациях трёх комитетов Партии...[24].
В прошлом году на первомайских прокламациях тех же трёх Союзов Борьбы, ныне
комитетов, и на прокламации Всеобщего Еврейского Союза стояло «8‑ми часовой рабочий день» и «Политическая
свобода». И нет сомнения, что в недалёком будущем эти требования действительно
станут у наших рабочих на первую очередь и не сойдут уже с майских требований,
пока не будут проведены в жизнь. В нынешнем году наши российские товарищи
выставили в майских прокламациях, вместо 8‑ми часового рабочего дня и
политической свободы, 10‑ти часовой день и целый ряд других сравнительно мелких
требований. Не понижением классового
самосознания, конечно, объясняется эта перемена в тактике русской
социал-демократии, а лишь положением рабочего движения в данный момент»[25].
Дело в том, что тогда (в 1898 г.) социал-демократы, по
мнению В. И-на, заняты были одной лишь пропагандой (это в самый разгар
стачечной борьбы!); поэтому «всякий пункт социал-демократической программы
одинаково был далёк от осуществления. Русская социал-демократия только просвещала рабочих, но не вела ещё их
на борьбу. Пропагандист говорил рабочим лишь о борьбе рабочего класса против класса капиталистов, но не касался ещё борьбы данных рабочих, рабочих той или другой фабрики с теми или другими безобразными условиями труда, созданными данным
капиталистом. Он говорил о свержении самодержавия, о борьбе за политическую
свободу и за полное политическое господство рабочего класса, но не ставил ещё те
или другие определённые политические требования на первую очередь и не указывал
на необходимость в данный момент за них
именно бороться»[26]
(курсив подлинника).
Я подчёркиваю, что В. И-н сравнивает прокламации 1898 и
1899 годов. Появление первых майских прокламаций в России относится к 1895 году
(в Москве), когда существовало уже довольно широкое рабочее движение. Но до
1899 года, выставляя те или иные майские требования, организации действительно
не ставили их в первую очередь,
потому что ни один социал-демократ, до появления «экономистов», не представлял
себе возможности осуществления при самодержавии хоть бы одного из политических
требований. Если в той или иной прокламации подчёркивалось, например,
требование свободы стачек, то не потому, что она может быть достигнута
немедленно, а исключительно потому, что массовому рабочему легче понять
необходимость «свободы стачек»; но так как современный политический строй ни в
коем случае этой свободы ему не даст
и дать не может, то для него сама собой должна стать ясной и необходимость
бороться против всего этого строя.
«Если раньше русская социал-демократия, — говорит далее
В. И-н, — выставляла те или другие требования от имени нашего рабочего класса (курсив мой. М. Л.) лишь на
основании огромной важности их для рабочих (8‑ми часовой рабочий день и
политическая свобода), — то в настоящее время ей приходится на почве агитации формулировать те требования,
какие выдвинуты уже самим ходом
рабочего движения, сознаны рабочей массой и поставлены ею на очередь... Этим
объясняется и кажущееся «отодвигание политической свободы на второй план», в чём
некоторые так склонны упрекать российскую действующую в настоящее время
социал-демократию... Мне нужно срубить и выкорчевать лес, но я оставлю его на
время и занимаюсь приготовлением топоров, пил, корчевальных машин, которых у
меня ещё нет. Таково, по существу своему, это «отодвигание» важнейших целей
русского рабочего движения, политической свободы, созыва парламента, общего,
тайного, прямого и равного для всех избирательного права, 8‑ми часового
рабочего дня и т. д. (требования майского воззвания 1898 г.)»[27].
Трудно лучше изобразить новое, представленное Рабочим Делом
направление, чем это сделал в данной статье В. И-н. Нужно срубить и
выкорчевать лес, т. е. покончить с самодержавием. Как же это сделать?
Узкие догматики, старые социал-демократы говорили, что на примерах обыденной
жизни рабочих нужно выяснить им весь вред для них существования самодержавия.
Но так говорили догматики, В. И-н же советует прежде всего приступить к
подготовке пил и других орудий, необходимых для корчевания и рубки леса, а
такими, именно, орудиями являются, по его мнению, мелкие ближайшие требования,
выдвинутые уже самим ходом движения. Конечно, мог возникнуть вопрос, какой
чудак станет готовить корчевальную машину, не имея в виду корчевать лес? Но
этот вопрос мог возникнуть только благодаря неудачной агитации В. И-на.
Сама же по себе мысль ясна: жизнь и стихийная борьба сами выдвигают те требования,
удовлетворение которых послужит орудиями борьбы. Если у рабочих будет: свобода
стачек, союзов, неприкосновенность личности, 10‑ти часовой рабочий день, они
уже без труда добьются 8‑ми часового рабочего дня и политической свободы, одним
словом, легко вырубят лес.
Но как добиться от самодержавия того, что нужно, как
заставить правительство, вместо административных ссылок в Сибирь за стачку,
судить рабочих-стачечников гласным судом? На это ни В. И-н, ни всё
направление «Рабочего Дела» не ответили и ответить не могли. Они не дали
никакого определённого ответа, потому что им самим этот ответ рисовался в той
же форме, в какой он был дан «Рабочей Мыслью»: с одним недовольным
разговаривает подмастерье, с двумя-тремя — мастер, с мастерской — директор, с целым
заводом — хозяин, с несколькими заводами — министр, а если все рабочие
объединятся и заговорят, то отвечать им будет уже сам царь. И чем выше
начальство, с которым будут говорить рабочие, тем большие требования будут
удовлетворены[28].
В этом смысле «Рабочее Дело», в сравнении с «Рабочей Мыслью»,
сделало только один шаг вперёд: оно считает возможным, чтобы эти «разговоры» с
начальством велись не только во время стачек, но и на демонстрациях. «Союз, — пишет
редакция «Рабочего дела», — в своей прессе будет относиться безусловно
сочувственно к попыткам политических манифестаций и в особенности рекомендовать
празднование 1‑го Мая, как общую демонстрацию в пользу важнейших экономических
требований пролетариата и наиболее подходящий момент для заявления ближайших
исторических требований»[29].
Все требования, выставленные в майских прокламациях, В. И-н считает
возможным осуществить уже сейчас, потому что они выставлены «не только на
основании огромной важности и желательности для рабочих иметь такие права, но и
по тому соображению, что необходимость их сознана и вполне понятна огромной массе
рабочих»[30].
Но вот, выходит новое положение о фабричной инспекции
(7 июня 1899 г.) и корреспонденции из России приносят целый ряд
известий о варварском расстреле мирных стачечников в Варшаве.
«Правительство старается не допускать борьбы рабочих с
предпринимателями, — пишет тот же В. И-н в следующем номере «Рабочего Дела»;
— при каждом их столкновении с ними оно само становится на место хозяев, и само
ведёт борьбу с рабочими. Таким образом, самодержавное правительство сделалось
непосредственным и самым страшным врагом рабочего класса, и само вынуждает на решительную борьбу с ним...
Невольно рождается вопрос: преодолевает ли, однако, русский рабочий все грозные
силы, которые против него выдвигаются. Не задавит ли в действительности
зверское правительство наше всё ещё молодое и неокрепшее рабочее движение?..
Российской социал-демократии необходимо с полной определённостью выяснить себе,
как продолжать в России борьбу, какие
средства находятся в распоряжении русских рабочих, чтобы победить столь
сильного врага? Каковы средства борьбы рабочего класса в России? (Курсив
В. И-на)... Развитие в массах сознания о непримиримости и враждебности
самодержавия жизненным интересам рабочего народа, о необходимости
организованной борьбы за политическую свободу и выяснение средств борьбы
рабочего класса в России будет лучшим ответом социал-демократов царскому
правительству на закон 7‑го июня»[31].
Каков с божьей помощью переворот во взгляде сотрудника Рабочего
Дела в промежуток между двумя номерами этого журнала! То мирное шествие по пути
к уже сознанным массою политическим реформам, то вдруг «навязывание» массам
сознания непримиримой враждебности самодержавия их жизненным интересам. И всё
это под влиянием одного фабричного закона об учреждении «Главного по фабричным
и горнозаводским делам присутствия».
Всё настроение экономистов и их наследников — «рабочедельцев»
— так тесно связано с мирным поступательным ходом рабочего движения, что
решительная мобилизация правительственных сил против него заставила их сразу
впасть в истерику и задать себе вопрос: «не задавит ли в действительности
правительство молодое движение»? Эта истерика оказалась настолько скандальной,
что редакция сочла нужным в следующем номере дать объяснение, что она «попала
на страницы «Рабочего Дела» помимо воли большинства редакции»; а В. И-н
должен был оговориться, что он имел, конечно, в виду не окончательное
подавление движения, а вопрос «о той или другой успешности рабочего движения в данный момент и о возможности
временной остановки в нём, чему мы видим примеры и в западно-европейском
рабочем движении»[32].
Эта истерика интересна, именно, как показатель «чуткости» «Рабочего
Дела». Малейший новый факт, и оно готово уже изменить свою тактику, отказаться
от борьбы за «политические права», осуществимые при самодержавии, признать, что
«беззаконие и произвол — да, ведь, это сама суть самодержавия. На вербе груши
не растут, на почве самодержавных порядков могут расти только произвол и
насилие. Законное самодержавие это такая же нелепость, как горящая вода или
ледяной огонь»[33],
признать это и призывать массу на непосредственную борьбу с самодержавием, уже
без всяких промежуточных ступеней.
Но вот истерика, вызванная фабричным законом 1899 года
прошла, и «Рабочее Дело» приступает к хладнокровному обсуждению тактики русских
социал-демократов. «Идут вразрез с основными учениями Маркса, — пишет
Кричевский, — все те, кто относится к стачкам с «трансцедентальным презрением»,
в котором Маркс упрекал Прудона и его единомышленников. Но стачки лишь тогда
принесут рабочему классу наибольшую пользу, если агитаторы используют всё
скрытое в них политическое содержание, превращая их в наглядный урок
политического воспитания массы. Близоруки или ослеплены все те, кто в различных стадиях нашего движения в
отдельных местностях видят различные
направления. Но все наши организации обязаны стремиться к тому, чтобы как
можно скорей повысить уровень движения повсеместно и тем ускорить его тактическое объединение»[34].
Обращаю внимание читателя на подчёркнутое мною, дважды
повторяющееся словечко «но». Что означает оно? Признание ли того, что «трансцедентальное
презрение к стачкам» относится не к стачкам вообще, а к тем агитаторам, которые
не выполняют поставленного им, Кричевским, условия превращать стачки в
наглядный политический урок? Если это так, то при чём здесь сравнение с
Прудоном, — ведь, сам Кричевский говорит, — что «тот не социал-демократ, кто не
признаёт политической борьбы рабочего класса»[35].
Ведь ни один социал-демократ к стачкам вообще презрения не выражал, а выражали
его по отношению к тем «белым воронам», которые, усевшись на шестке «Рабочей
Мысли», каркали оттуда, что политической борьбы не надо, к тем основателям «Рабочего
Дела», которые в письмах к Аксельроду писали, что безумно, нелепо говорить о
свержении самодержавия; одним словом, выражали презрение к тем членам партии, в
руках которых экономическая борьба рабочих из школы политического воспитания
массы превращалась в средство затуманить классовое сознание пролетарской массы.
Но тут на сцену выступает второе «но» Кричевского. «Близоруки и ослеплены те,
кто в различных стадиях нашего движения... видят различные направления».
Значит, карканье этих «белых ворон», испугавшихся бельгийского антагонизма
между рабочими массами и стремящейся к социальной революции интеллигенцией,
было лишь необходимой стадией нашего развития? Но тогда, каким организациям даёт
Кричевский отеческий совет «стремиться к тому, чтобы повысить уровень движения»?
Отделяя этот совет частицей «но» от фразы «близоруки и ослеплены..», не признаёт
ли он тем самым, что в действительности существовали организации, которые не
только уровня движения не повышали, но, наоборот, употребляли все усилия, чтобы
принизить, опошлить его? Ведь, повторяет же он мысль, высказанную в отчёте
Парижскому конгрессу, что «русское революционное движение в целом всегда сильно
страдало от одностороннего увлечения каким-либо излюбленным приёмом борьбы, в
известных условиях давшим благоприятные результаты»[36].
Если одна организация возводила в принцип отказ от «политики»,
другая — отказ от классовой борьбы, а третья ставила себе задачей
социал-демократическую агитацию, то как это следовало понимать? Было ли это
различные «стадии» одного и того же процесса или различные направления, лишь по
недоразумению объединённые под одной общей социал-демократической фирмой? «Действующие
в России социал-демократы, — говорит Кричевский, — не отделяют рабочего
движения от борьбы с самодержавием, не отделяют экономической борьбы от
политической точно так же, как они не противопоставляют самих себя рабочей
массе. Наши организации являются лишь руководительницами и воспитательницами
массы, её сознательным авангардом»[37].
А «Рабочая Мысль», а Николаевский комитет, отчёт которого
был напечатан в «Рабочем Деле», а Екатеринославский комитет во время «брянского
бунта»? Были ли все эти организации воспитательницами рабочей массы или плохими
резонаторами, очень скверно отражавшими настроение незначительной массы
рабочих, вогнутыми зеркалами, окарикатуривавшими рабочее движение? Требуется «известная
постепенность в агитационной деятельности наших организаций... Что сказали бы
об учителе, который начал бы преподавать высшую математику ученикам, не знающим
четырёх арифметических правил?.. необходимо считаться с сравнительно низким
уровнем среднего русского рабочего, начинать с начала[38],
т. е. с чисто экономической борьбы. Когда же рабочий по личному опыту
убедится, что на помощь хозяину приходят жандармы и полиция, то обязанность
агитатора — выяснить им сущность жандармерии; если же полиция в дело не
вмешивается, как это, например, было в 1892 г. в Вильне, где она даже
помогала рабочим добиваться законного 12‑ти часового дня, то против неё
агитации отнюдь не вести. «Требования, которые агитатор бросает в массу, должны
быть связаны с опытом её борьбы. Только под этим условием требования эти станут
требованиями самой массы»[39].
Особенно это важно по отношению к политическим требованиям, «которые,
по своему характеру общие для всей России, должны, однако, соответствовать
опыту, извлечённому данным слоем
рабочих из экономической борьбы». В Екатеринославе, например, две фабрики, на
обоих были стачки; на одной стачка кончилась мирно, а на другой рабочим
пришлось познакомиться с казацкими нагайками. И вот, битым рабочим, стало быть,
можно говорить о «неприкосновенности личности», а небитым — нет, потому что они
этой неприкосновенности понять ещё не могут; для поднятия же их «политического
уровня», по рецепту «Рабочего Дела», агитатор должен «подтолкнуть» их на такой
шаг, при котором они получили бы наглядный урок необходимости выставить
требование неприкосновенности личности, другими словами, на собственном опыте
познакомиться с нагайками.
Но тут уже сам Кричевский чувствует, что дело не совсем
ладно, и начинает оговариваться; многие-де понимают чересчур буквально, а
потому и ложно, значение «массового момента», вследствие чего у них получается «преобладание
местного над общеклассовым моментом». Если ждать с политической агитацией, — говорит
он, — до тех пор, пока вся масса, или хоть большинство её, станет восприимчивой
к политическим требованиям, то мы рисковали бы надолго задержать политический
рост этой самой массы... Не
бессознательные элементы массы, иногда десятилетиями остающиеся в стороне
от борьбы, определяют тактику социал-демократической партии, а её деятельные,
живые, борющиеся элементы, её передовой
отряд. Точно так же мы должны поступать в России — всюду, где масса уже
выставила передовой отряд борцов»[40].
Совершенно верно, но к чему же тогда все рассуждения
Кричевского о «постепенности в агитационной деятельности», о знаменитых «стадиях»,
о том, чтобы преподносить рабочим же сразу всю программу, а малыми дозами,
через час по столовой ложке?
В этом-то и корень различия между революционной социал-демократией
и оппортунистами всех стран и всех времён, что одни являются выразителями
настроений передового отряда, т. е. сознательной, революционной части
пролетариата, а другие, т. е. оппортунисты, ищут опоры в бессознательной
массе и, заявляя себя выразителями её настроения, плетутся в хвосте стихийного
движения, удерживают и мешают превращению тред-юнионистского, окрашенного в
местный цвет сознания, в сознание классовое, социал-демократическое. Лучший
пример этой оппортунистической тактики может показать сам Кричевский, который
двумя строками ниже своего справедливого заключения о необходимости считаться с
настроением передовых рабочих пишет: «И так, как можно скорей переходить от
чисто экономической борьбы к агитации за ближайшие
политические требования, а затем как можно скорей расширить содержание
политической агитации — вот основное тактическое правило, обязательное для всех наших организаций»[41].
Разве Кричевский не читал Б-ва, который писал, что не только
передовой отряд рабочих, но и весь промежуточный слой вполне уже созрел для
восприятия всей политической программы? Да и по его собственным словам тактику
нужно строить на настроении передового отряда, а не массы, так для чего же
нужна эта промежуточная стадия «ближайших политических требований», этот шаг
назад сравнительно с сознанием уже очень многочисленного по заявлению Б-ва слоя
рабочих?
В доказательство успешности проведения в жизнь теории «стадий»
Кричевский ссылается на деятельность Екатеринославского комитета, отчёт
которого «свидетельствует о блестящем успехе, достигнутом тактикой
последовательного перехода от экономической к политической агитации в строгом
соответствии с опытом борьбы»[42].
В 1898 году екатеринославцы начали чисто экономическую
борьбу; «выставлять политические требования считалось пока невозможным, так как
рабочая масса ещё слишком мало боролась за свои экономические требования, а
полиция и жандармерия не проявляли такого активного вмешательства в
столкновениях между рабочими и хозяевами, которым можно было бы воспользоваться
для политической агитации»[43].
И вот, «всего через два года после начала экономической агитации явилась
возможность издавать для широкой массы газету «Южный Рабочий», носящую резкий
политический характер. В передовой статье первого номера этой газеты читаем: «Поэтому
и борьба с этим правительством богачей и эксплуататоров, стремление к его
ниспровержению и завоевание себе политических прав является жизненной задачей
рабочего класса в России, не менее насущной и жизненной, как и вопрос о
сокращении рабочего дня, увеличении заработной платы»[44].
Мне приходилось бывать в Екатеринославе зимой 1894–1895
года. Там я познакомился с деятельностью старых социал-демократов, которые
начали тогда в Екатеринославе агитацию среди массы, именно, той идеи, которую в
1900 г. выставил «Южный Рабочий». Идея эта тогда очень и очень
сочувственно принималась теми рабочими, с которыми успела связаться
организация. Празднование 1‑го мая, принятие устава политической организации показало, что она нашла отклик среди
рабочих, несмотря на то, что жандармы не успели ещё дать им предметного урока
политического воспитания. Но летом 1895 года первые социал-демократы
провалились, и к 1896 году от первой организации не осталось и следа. Но память
о ней и результаты её работы среди массы оказались настолько сильными, что в 1897
году, когда первых социал-демократов увозили в Сибирь, тысячная толпа рабочих,
без всякой предварительной агитации, бросила работу и пошла провожать их от
тюрьмы до вокзала, причём выражала им своё сочувствие пением революционных
песен и революционными возгласами. И после этого явились непомнящие родства «экономисты»
и стали убеждать рабочих, что им ещё рано заниматься политикой.
И как чисто «хвостистская» организация, Екатеринославский
комитет начал лишь тогда, когда
рабочие самостоятельно помимо него
вступили уже на путь политической борьбы; вступили стихийно, бессмысленно,
грубо, в виде погрома — на брянском заводе, стройно, сознательно, с речами, обращёнными
к солдатам, с решительным отпором полиции — на мариупольском заводе.
«Первый раз политические требования были выставлены в
воззвании к 1‑му мая, написанном и напечатанном самими рабочими... Комитету
оставалось только пойти навстречу этому настроению и начать политическую
агитацию»[45].
И такое поведение социал-демократической организации Кричевский, а с ним и всё
рабочедельческое направление ставят в пример для подражания, считают лучшей
иллюстрацией своих тактических взглядов. Да, если бы екатеринославские
экономисты не затуманивали классового самосознания рабочих, если бы они начали
в 1898 году свою работу с издания органа вроде «Южного Рабочего» или хотя бы
только прокламаций политического содержания, то весьма вероятно, что, пожалуй,
находившиеся под их идейным влиянием рабочие брянского завода не проявили бы
своего недовольства полицией в виде еврейского и заводского погрома.
А Кричевский пишет: «Таков результат умелого применения
тактики политического воспитания массы, прежде всего на опыте её собственной
экономической борьбы»[46].
Я ещё вернусь к Рабочему Делу, а пока постараюсь
формулировать всё вышесказанное. По сравнению с «Рабочей Мыслью», «Рабочее Дело»
сделало шаг вперёд; но, сделав этот шаг, оно тем не менее осталось в той же
плоскости мышления. Подобно «Рабочей Мысли» оно продолжало преклоняться перед
стихийностью, продолжало смотреть на социал-демократию только, как на
выразительницу настроения массы. Переход его к политике обусловливается лишь
невозможностью при изменившихся политических и экономических условиях
продолжать успешную стачечную борьбу. И этот переход оно совершило лишь после
того, когда сама масса стихийно стала искать новых способов борьбы. Ещё в 9–10
номере «Листка Работника», изданного под его редакцией, «Рабочее Дело»
аплодировало «Рабочей Мысли» за её отказ от политики, и лишь события в Риге и у
Максвеля заставили его изменить фронт. Приняв в основу «теорию стадий», «Рабочее
Дело» отказалось от революционной борьбы с самодержавием и стало на позицию
автора «Credo», N. N., М. М. и прочих «идеологов» экономизма,
которые, как мы видели выше, пуще всего боялись «моря крови», «серпуховских
побоищ» и всего того, с чем связана революционная борьба. Выдвинутая
рабочедельцами теория стадий — это замена революции мирными реформами.
[1]
См. «Вперёд» киевская раб. газета. № 4. Янв. 1899 г.
[2]
«Вперёд» № 5. Изд. Киев. Ком. Р. С.-Д. Р. П. Март 1899 г.
[3]
Тот же метод борьбы настойчиво рекомендовал в это же время в специально выпущенной
прокламации Виленский Комитет Бунда.
[4]
«К сознательным рабочим». Прокл. Киевск. Союза Борьбы 20 марта 1897 г.
[5]
Майский праздник в России в 1899 г. «Рабочее Дело» № 2–3 августа 1899 г.
стр. 32.
[6]
«Вперёд» № 6. Апрель 1899 г.
[7]
«Вперёд» № 7. «О демонстрациях».
[8]
Profession de foi — символ веры, программа, изложение миросозерцания.
[9]
«Петербургское движение и практические задачи социал-демократии» «Рабочее Дело»
№ 6, апрель 1900 г., стр. 28–29.
[10]
«Петербургское движение и практические задачи социал-демократии» «Рабочее Дело»
№ 6, апрель 1900 г., стр. 33–34.
[11]
«Красное Знамя в России». Женева 1900 г., стр. 61 — 62.
[12]
«Красное Знамя в России». Женева 1900 г., стр. 60.
[13]
«Петербургское движение и практические задачи социал-демократии» «Рабочее Дело»
№ 6, стр. 31.
[14]
«Петербургское движение и практические задачи социал-демократии» «Рабочее
Дело», № 6, стр. 33.
[15]
«Петербургское движение и практические задачи социал-демократии» «Рабочее
Дело», № 6, стр. 35–36.
[16]
Акимов. «Очерк развития социал-демократии в России, стр. 75.
[17]
Доклад о русском социал-демократическом движении Международному
социалистическому конгрессу в Париже 1900 г. Женева 1901 г., стр. 9.
[18]
Доклад о русском социал-демократическом движении Международному
социалистическому конгрессу в Париже 1900 г. Женева 1901 г., стр. 11.
[19]
Доклад о русском социал-демократическом движении Международному
социалистическому конгрессу в Париже 1900 г. Женева 1901 г., стр. 22.
[20]
Программная статья редакции. «Рабочее Дело» № 1, апр. 1899 г., стр.
1.
[21]
Программная статья редакции. «Рабочее Дело» № 1, апр. 1899 г., стр. 3.
[22]
Программная статья редакции. «Рабочее Дело» № 1, апр. 1899 г., стр.
3.
[23]
«Петербургское движение и практические задачи социал-демократии» Рабочее Дело
№ 6, стр. 30.
[24]
Майский праздник в России. Рабочее Дело № 2–3. Авг. 1899 г., стр. 17.
[25]
Майский праздник в России. Рабочее Дело № 2–3. Авг. 1899 г., стр. 17–18.
[26]
Майский праздник в России. Рабочее Дело № 2–3. Авг. 1899 г., стр. 19.
[27]
Майский праздник в России. 1899 г. Рабочее Дело, стр. 21.
[28]
См. ст. «Как мы можем победить». «Рабочая Мысль» № 3 июнь 1898 г.,
стр. 1, столб. 2.
[29]
От редакции «Рабочее Дело», № 1, стр. 4 и 5.
[30]
Майский праздник в России, «Рабочее Дело» № 2–3, стр. 23.
[31]
«Фабричная инспекция в России» «Рабочее Дело» № 4–5 стр. 43.
[32]
Заявление. «Рабочее Дело» № 6. Апр. 1900 г. стр. 65.
[33]
Послесловие редакции к письму «О нов. беззаконии русск. правит.» Рабочее Дело
№ 4–5 стр. 55.
[34]
«Экономическая и политическая борьба в русском рабочем движении», «Рабочее
Дело». № 7 авг. 1900 г. стр. 18–19.
[35]
«Экономическая и политическая борьба в русском рабочем движении», «Рабочее Дело».
№ 7 авг. 1900 г. стр. 2.
[36]
«Экономическая и политическая борьба в русском рабочем движении». «Рабочее
Дело» № 7 стр. 7.
[37]
«Экономическая и политическая борьба в русском рабочем движении». «Рабочее
Дело» № 7 стр. 9.
[38]
«Экономическая и политическая борьба в русском рабочем движении». «Рабочее
Дело» № 7 стр. 10.
[39]
«Экономическая и политическая борьба в русском рабочем движении». «Рабочее
Дело» № 7 стр. 11.
[40]
«Экономическая и политическая борьба в русском рабочем движении». «Рабочее Дело»
№ 7 стр. 16.
[41]
«Экономическая и политическая борьба в русском рабочем движении». Рабочее Дело
№ 7 стр. 18.
[42]
«Экономическая и политическая борьба в русском рабочем движении». Рабочее Дело
№ 7 стр. 11.
[43]
«Рабочее движение в Екатеринославе». Женева 1900 г. стр. 6.
[44]
«Экономическая и политическая борьба в русском рабочем движении» Рабочее Дело
№ 7, стр. 12–13.
[45]
«Рабочее движение в Екатеринославе», стр. 7.
[46]
«Экономическая и политическая борьба в русском рабочем движении», Рабочее Дело,
№ 7, стр. 13.
Комментариев нет:
Отправить комментарий