Итак, жизнь выдвинула перед социал-демократами задачу
широкой агитации и организации рабочей массы, и они бодро вступили на путь
решения этой задачи. Спорадические случайные стачки конца 1880‑х и начала 1890‑х
годов к 1894 г. начинают принимать эпидемический характер. Промышленный
кризис 1892–1893 г. сменяется лихорадочным подъёмом промышленности.
Начинается спешная постройка целого ряда новых железных дорог. Вмешательство
русского правительства в японско-китайский конфликт начинает эру
дальневосточных авантюр, в виде захвата Порт-Артура, постройки фантастического
Дальнего и Восточно-Китайской дороги. Всё это сулит огромные барыши нашей
буржуазии. Концессии, разведки, казённые подряды и заказы сыплются, как из рога
изобилия. Иностранные банкиры усиленно поддерживают правительственную авантюру «внешними
займами», в полной уверенности, что сливки со всех этих концессий и заказов
достанутся им. Правительство идёт им навстречу. Заграничные капиталы в
небывалых до того размерах притекают в Россию, и с 1894 года начинается эпоха
настоящей горячки. Заводы, в особенности машиностроительные, сталелитейные,
железоделательные, растут, как грибы после дождя. Начинается усиленная
эксплуатация природных богатств, как, например, донецкого угля, бакинской нефти
и т. д. Мёртвый, чисто земледельческий юг России в каких-нибудь два-три
года превращается в густую сеть промышленных центров. Заводы в Екатеринославе,
Баку и других городах юга и Кавказа растут с чисто американской быстротой.
Но параллельно с заводами растут и социал-демократические
организации. Если первые марксистские группы образовывались чисто случайно, — в
зависимости от скопления в данной местности интеллигенции, — главным образом в
университетских городах и в тех местах, которые служили пристанищем для
политических поднадзорных, как, напр., Орёл, Саратов, Самара, Казань и т. д.,
то теперь широкие рабочие организации возникают уже преимущественно в
промышленных местностях: в Лодзи, Варшаве, Белостоке, Москве, Петербурге,
Иваново-Вознесенске, Нижнем, Екатеринославе, Баку и т. д. В Польше в 1894 г.
начинает выходить уже чисто социал-демократическая газета. Такие же газеты
намечаются в Москве и в Петербурге. И тут, и там создаются уже оформленные
организации. Московский союз рабочих, Санкт-Петербургский союз борьбы,
Екатеринославский, Нижегородский, Иваново-Вознесенский и Южно-русский рабочий
союз.
Первоначальная форма организации в Москве была следующая. Во
главе находилась Центральная группа, которая руководила всем движением, писала
и редактировала литературу, сносилась с иногородними группами, ведала техникой
и занималась добыванием литературы. Первоначально группа эта состояла из всех
пропагандистов-интеллигентов (которых к началу 1894 года было четверо) — и из
пяти-шести человек наиболее сознательных рабочих. Далее шли кружки № 1,
состоявшие из более или менее распропагандированных рабочих, и кружки № 2,
куда входили рабочие, с которыми только что завязывались связи. В кружках
№ 1 готовились вполне сознательные социал-демократы; здесь проходился
систематический курс, подготовлялись агитаторы, которые должны были широко
влиять на массу; массу же эту пропускали сквозь себя кружки № 2. Намечен
был план при помощи 8–10 лекций подготовить слушателей к чтению популярной
литературы и к возможности в устной беседе истолковывать прочитанное.
Состав последних (№ 2) кружков приходилось менять
довольно часто, чтобы дать таким образом возможность пройти сквозь них
наибольшему количеству рабочих. С тою же целью подготовки широких слоёв рабочей
массы Московский союз параллельно стал выпускать ряд систематических листков по
различным вопросам рабочей жизни. Намечена была целая серия, долженствовавшая
расширить кружковую аудиторию до пределов всей фабрики. Из этой серии успели
выпустить, насколько помнится, лишь следующие листки: 1) «Много ли мы
зарабатываем» (где обсуждался вопрос о заработной плате); 2) «Долго ли мы живём»
(о гигиенических и санитарных условиях труда и о влиянии их на организм
рабочего) и 3) «У фабричного инспектора» (о фабричном законодательстве)[1].
Эти листки трактовали обыкновенно какой-нибудь частный
вопрос, который в то же время связывался с общим положением рабочего класса и
непременно заканчивался указанием на то, что окончательное освобождение
рабочего класса может быть достигнуто лишь с введением социалистического строя.
Листки вывешивались всегда на видных и в то же время укромных местах на
фабриках (обыкновенно в ретираде) и читались буквально всеми. Около них
постоянно толпилась кучка рабочих; кто-нибудь один читал вслух, а из толпы то и
дело раздавались вопросы; сейчас-же какой-нибудь из распропагандированных
рабочих начинал объяснять, и образовывалась аудитория из самых внимательных
слушателей. Рабочие заинтересовывались, появлялись желающие узнать больше,
получить книжку, попасть в кружок.
Кроме листков по более или менее общим вопросам, выпускались
и листки по поводу того или иного происшествия на данной фабрике, в которых,
опять-таки, от частного всегда старались перейти к общему.
Несмотря на крайне плохую технику (печатали преимущественно
на гектографе или на мимеографе) листки пользовались большой популярностью, и
их выхода ждали с нетерпением. На кружковые занятия доставлялся богатейший
материал, который, к сожалению, не всегда удавалось использовать, так как не
хватало сил. Само собой разумеется, о разделении труда в то время и думать было
нечего. Всем, как рабочим, так и интеллигентам, кроме революционной работы,
приходилось тратить силы ещё и на добывание средств к существованию, на что
уходила масса времени. Пропагандистам приходилось самим не только
писать, но и печатать листки.
Кроме того,
страшно тормозили
дело и конспиративные условия работы. Помощников из
интеллигенции вовсе почти не было. Иной раз целый день приходилось тратить на
то только, чтобы, не обратив на себя внимания, купить принадлежности для
гектографа, сварить его в своей конуре незаметно от глаз квартирной хозяйки и
напечатать несколько десятков листков. Затем нужно было ещё спрятать
напечатанное, чтобы потом в благоприятный момент передать кому следует для
распространения. Всё это вместе взятое поглощало невероятно много времени.
Рабочие, особенно вновь привлечённые, роптали что не хватает
литературы, что организация не поспевает удовлетворять сильно разросшийся спрос
на неё. Что было делать? Чтобы как-нибудь устранить этот недостаток или, по
крайней мере, уменьшить его, организация приходит к решению — с одной стороны
усилить деятельность среди учащейся молодёжи, а с другой — как можно больше
функций передавать самим рабочим. В последнем решении не малую роль играло и то
соображение, что если рабочие займутся чисто техническими функциями, то поймут,
с какими трудностями сопряжено снабжение их литературой; кроме того, в
привлечении рабочих к участию к этой работе видели также и гарантию прочности
самого дела.
За интеллигентами в то время слежка была очень большая, и
каждую минуту они рисковали провалиться. Правительство, подобно широким слоям «интеллигентного
общества», мало ещё верило в возможность у нас рабочего движения и весь центр
тяжести революции полагало в «крамольной» деятельности горсти «смутьянов».
Поэтому российские охранки и жандармские отделения всю свою энергию употребляли
на погоню за интеллигентами, выслеживание либералов и совершенно проморгали
зародыши рабочего движения. Ещё в 1895 году, когда в Нижнем было учреждено
охранное отделение, жандармский полковник в разговоре с тамошними поднадзорными
заявил, что самыми опасными правительство считает «народовольцев» (о которых в
то время уже и помину не было), затем идут «народники»; «они-де хотя и говорят
о мирных, культурных средствах борьбы, но это только так, для отвода глаз, на самом
же деле они те-же народовольцы; ну, а марксисты, те пока не опасны».
Приблизительно ту же мысль высказал на одном из допросов и петербургский
прокурор; по его мнению «пока марксисты у нас только теоретики». Это
обстоятельство, т. е. близорукость нашего полицейского правительства,
социал-демократы постарались использовать в интересах своих организаций. Чтобы
ослабить надзор за собой, они прервали почти всякие сношения с учащейся молодёжью
и главную часть конспиративной работы передавали рабочим. Последние снимали на своё
имя квартиры для кружковых собраний, для хранения нелегальной литературы, для
библиотечек, для постановки гектографа, и они же стали потом печатать листки.
Но не одни только чисто-технические функции стали переходить
к рабочим. Чем шире стала распространяться листковая литература, тем популярнее
должен был быть язык, которым она писалась. Передовые рабочие часто настолько
уже свыклись с обыкновенным литературным языком, что не могли уже являться
компетентными судьями того, достаточно ли популярно написан данный листок или
нет. И вот в Москве, в Нижнем и Екатеринославе, чтобы избежать упущений в этом
смысле, решено было устроить нечто вроде представительного совещания.
На каждой более или менее крупной фабрике, заводе или
мастерской в то время имелся уже кружок из более сознательных рабочих. Эти
кружки выбирали из своей среды представителей, которые, вместе с
пропагандистами-интеллигентами, входили в центральную группу, которая являлась
руководящим коллективом и редактировала листки общего характера. Первое время
некоторые из интеллигентов и передовых рабочих опасались, как бы такая
постановка дела не повела к принижению характера движения; но им справедливо
возражали, что опасаться на самом деле нечего, так как заводские кружки
создаются под строгим контролем организации, и туда попадают лишь те, кого
хорошо знает организатор, как в смысле сознательности, так и в конспиративном
отношении. Кроме того, почти не было сомнения, что выбранными окажутся именно
организаторы, которые при наличности движения на данной фабрике являются
обыкновенно самыми активными из рабочих. На всякий случай, организации
предоставлено было право самопополнения. Действительность показала, что расчёты
оправдались. На первом заседании московской центральной группы присутствовало
12 представителей различных заводов и фабрик, в число которых попали все
наиболее сознательные рабочие, все активные организаторы кружков. В
нижегородской организации всё подлежащее распространению среди рабочих
прочитывалось и обсуждалось в кружках, после чего уже отдавалось в печать.
Между тем стачки, как мы указывали выше, происходили всё
чаще и чаще, резко отличаясь от стачек 1880‑х и начала 1890‑х годов. В
большинстве случаев там, где существует организация, они возникают уже не
стихийно. Организация заранее обсуждает вопрос, выгодна ли стачка в данный
момент, можно-ли рассчитывать на успех и только в этом случае призывает рабочих
приступить к ней. Однако, на стачку социал-демократы того времени вовсе не
смотрели, как на цель саму по себе. Наоборот, первые социал-демократические
организации скорее можно было упрекнуть в слишком прямолинейном, догматическом
отношении к вопросу об экономической борьбе. Прочных улучшений в положении
рабочих — говорили социал-демократы — не может дать ни одна, даже самая
удачная, стачка; она есть лишь средство борьбы за далёкое будущее, средство для
широкой социалистической агитации. Действительность оказалась менее
пессимистичной, чем социал-демократы, так как фактически благодаря стачкам 1894–1897
годов положение рабочих значительно улучшилось. Во многих местах рабочий день
был доведён до 9–10 часов, и заработная плата повышена. Титы Титычи,
почувствовав серьёзный и совершенно для них неожиданный отпор, и будучи
вынуждены считаться с рабочим движением, пошли на уступки.
В Москве сигнал к стачечному движению подали
машиностроительные заводы Вейхельта, Гужона, Бромлея, Доброва и Набгольца. Чаще
всего требования рабочих удовлетворялись довольно скоро, и это подымало
авторитет организации. С агитационною целью организация широко пользовалась
стачками и в других городах. В 1894 г. в Егорьевске вспыхнула стачка на
Хлудовской мануфактуре. Началась она вполне мирно и первое время шла под
руководством распропагандированных рабочих, которые сдерживали неорганизованную
массу. Директор фабрики всеми силами старался спровоцировать беспорядки, чтобы
иметь повод вызвать войско. Он выдал, например, части рабочих 100 руб. на
водку, якобы для того, чтобы привлечь их на свою сторону. Те приняли деньги,
напились и стали громить фабрику. Вытребованы были солдаты. Однако, до
применения оружия дело не дошло, потому что сознательным рабочим в конце концов
удалось взять верх над массой и успокоить её. Стачка продолжалась больше
недели. К рабочим Хлудовской мануфактуры присоединились рабочие почти всех
остальных расположенных в Егорьевске фабрик. Правда, успех был лишь частичный,
так как далеко не все требования были удовлетворены, тем не менее эта стачка
имела громадное агитационное значение. Она показала, что в интересах самих
предпринимателей превращать мирную стачку в буйный погром, так как с ним легко
справиться при помощи вооружённой силы, которую наше правительство всегда очень
охотно предоставляет к услугам предпринимателей.
Ещё более, в агитационном смысле, была использована стачка
на Большой мануфактуре Корзинкина, в Ярославле, в начале 1895 г. Там
погрома никакого не произошло, и настроение у всех рабочих было самое мирное.
Старики-рабочие, окончательно выведенные из себя голодными заработками,
невероятно жестокой системой штрафов и целым рядом фактов самой грубой
эксплуатации, после тщетных переговоров с представителями местной власти,
решили, наконец, — обратиться с жалобой и мольбой о защите к московскому
генерал-губернатору, великому князю Сергею. Составлена была телеграмма в самых лояльных
и верноподданнических выражениях, и для подачи её губернатору была отправлена
депутация из нескольких сот рабочих, преимущественно стариков и женщин.
Губернатор встретил толпу просителей батальоном фанагорийского гренадерского
полка, который без предупреждения приветствовал рабочих тремя залпами, уложившими
на месте человек 15. Подробности этой геройской атаки стали вскоре известны по
всей России, всем рабочим, благодаря опубликованному в газетах приказу по
армии, в котором державный вождь армии, Николай II, выражал «своё царское
спасибо молодцам фанагорийцам за геройское усмирение бунта». Теперь с
уверенностью можно сказать, что это «усмирение бунта» и в особенности
опубликованный приказ по армии сослужили очень важную службу в деле
революционизирования масс, дали блестящую иллюстрацию классового характера нашего
правительства. Революционерам оставалось лишь как можно шире использовать этот
случай, подчёркивая и резче формулируя намеченные уже самой массой выводы из
него. К тому же, правительство и тут поспешило помочь социал-демократам. Сейчас
же после «усмирения бунта» значительная часть рабочих Корзинкинской мануфактуры
была административным порядком выслана на родину, откуда они, конечно,
разбрелись по всем концам России. Эти то очевидцы геройского подвига
фанагорийцев в устной беседе, просто пересказывая ход разыгравшейся в Ярославле
драмы, явились лучшими разоблачителями истинного характера нашего
правительства.
Вообще, нужно отдать справедливость русскому правительству,
что с самого возникновения у нас социал-демократического движения оно всё время
оказывало ему неоценимые услуги. Оно всегда самым трогательным образом
заботилось о том, чтобы социал-демократы не оставались голословными, отвлечёнными
теоретиками; всякое проповедуемое ими положение оно старалось немедленно
иллюстрировать живыми фактами. Оно помогало также и распространению идей
социал-демократов вширь. При помощи высылок интеллигентов-марксистов из
столицы, оно создало социал-демократическое движение в Нижнем, Екатеринославе,
Саратове, Орле и других городах. Принявшись же за высылку стачечников-рабочих,
оно заносило семена пропаганды в такие места, где без его помощи долго ещё нельзя
было бы рассчитывать на возможность завести связи с массой. Уже в 1895 году
высланные из Москвы за стачку рабочие начали усиленную пропаганду
социал-демократических идей среди крестьянства. Высылая, кроме того, отдельных
членов кружков в различные города, правительство тем самым способствовало также
и революционной связи этих городов между собой, помогало превращению движения
из местного во всероссийское.
Массовые репрессии по отношению к рабочим, в виде массовых
высылок их во внутренние губернии России, начались прежде всего в Западном
крае. Таким образом сознательные социал-демократы — польские рабочие попадают
всюду, неся с собой живые традиции и практику уже развившегося рабочего
движения и сильно способствуя проникновению в широкие массы
социал-демократических идей. Прежде всего они наглядно иллюстрируют идею об
интернациональном характере движения. Польские рабочие эксплуатируются так же,
как и русские. Как там, так и тут степень эксплуатации зависит исключительно от
степени отпора, который в состоянии противопоставить рабочие. Выселение или,
вернее, переселение рабочих с одного места на другое способствовало также
усвоению проводимой социал-демократами мысли, что плохие условия жизни рабочего
не зависят от злой воли отдельного фабриканта, отдельных представителей власти,
и причину их следует искать глубже, в самом общественном строе, во всей
государственной системе.
Благодаря всем этим обстоятельствам социал-демократическое
движение естественно начинает выходить за пределы отдельного города,
организации связываются друг с другом. Москва уже в 1894 г. поддерживает
сношения с Петербургом, Нижним, Екатеринославом, Тулой, Вильной,
Иваново-Вознесенском, Ковровым, Минском и Дерптом. Все эти организации
обмениваются друг с другом своим опытом, литературой, передают личные связи.
Правда, связь между ними более или менее случайная, непостоянная, основанная в
большинстве случаев на личных знакомствах; общая осведомлённость действует
очень плохо, вследствие чего, например, нередко случается, что одно и то же
предприятие, в ущерб экономии сил, затеивается одновременно в различных местах.
Так это было с переводом и изданием Эрфуртской программы, «Изложения теории
Маркса» Каутского, «Женщины и социализм» Бебеля, «Революция 1848 года в
Германии» Блосса, Анти-Дюринга, «Гражданской войны» Маркса, «Происхождение
семьи и собственности» Энгельса и других капитальных произведений западных
социал-демократов. Известие о том, что «Эрфуртская программа» напечатана за
границей, например, было получено лишь после того, как она была переведена в
Москве и с громадной затратой сил и средств издана на гектографе.
Заграничные социал-демократы вообще в это время оказываются
совсем почти отрезанными от работающих в России. Группа «Освобождение Труда»
хотя и издаёт литературу, но литература эта не всегда отвечает назревшей
потребности более широких слоёв рабочих. Агитационные брошюры, вроде речи
Алексеева, Варлена, Четырёх речей петербургских рабочих и т. п. читаются с
жаром, производят сильное впечатление, но их одних недостаточно. Выходящий за
границей «Социал-демократ» в Россию почти не попадает. Не попадает в руки
рабочих и изданный заграницей Дикштейн «Кто чем живёт», хотя спрос на него
громадный, и каждой почти организации приходится издавать его на гектографе.
Вместо нужной литературы в нелегальный заграничный транспорт попадают часто
совершенно никуда негодные вещи, вроде изданных несколько лет тому назад
бюллетеней, старых народовольческих листков и т. п. Русские эмигранты, по
мнению работающих в России, многое могли бы сделать; у них есть знания, досуг,
возможность издавать, и они могли бы создать необходимую для массового
распространения литературу, что было совершенно не по силам работникам на
местах. Но, очевидно, вследствие своей оторванности от России, заграничные
товарищи не поняли нового массового характера движения. И вот, из Москвы и
Петербурга заграницу к группе «Освобождение Труда» отправляются представители
местных организаций со специальной целью познакомить эмигрантов с настроением в
России, с новой формой движения, совершенно им неизвестной, с новой уже
фактически выступившей на политическую арену массовой силой, с её потребностями
и со способами удовлетворения этих потребностей[2].
С этою же целью Московская организация поручает своему
делегату объехать перед отъездом за границу все наиболее важные пункты
движения, чтобы лично переговорить с местными работниками, собрать на местах
весь приобретённый опыт и выяснить все назревшие потребности. Кроме того, он
должен был отвезти им несколько рукописей — оригинальных и переводных, чтобы
напечатать их заграницей. Это были все рукописи, уже циркулировавшие среди
московских рабочих[3].
Поездка московского делегата не привела, однако, к тем результатам, на которые рассчитывали
пославшие его. Члены группы «Освобождение Труда» не поняли, что, собственно, от
них требуется, и литературы, в которой в то время так нуждались русские
работники, из-за границы не дали. Только одна рукопись из всех посланных из
Москвы вернулась в напечатанном виде: это был переделанный с польского «Рабочий
день».
Отправляя человека за литературой заграницу, организации в
то же время употребляли все усилия, чтобы улучшить производство местной
литературы. Гектограф уже не в состоянии удовлетворить разросшейся потребности,
его заменяет мимеограф, а кой-где удаётся даже поставить и ручную типографию.
Первый печатный листок, выпущенный в Москве в конце 1894 г., производит
колоссальное впечатление. Теперь уже можно было быть уверенным, что листок прочтёт
и малограмотный рабочий. Но как ни улучшалась техника производства литературы,
она все-таки далеко отставала от всё расширявшегося спроса. Организации
оказываются слишком слабыми: у них прежде всего нет денег. Надо заметить, что в
этом пункте, т. е. в вопросе о добывании средств, резче всего сказалось
различие между первыми социал-демократическими организациями и интеллигентскими
революционными партиями старого и нового времени. У последних всегда имелись
связи с «обществом». Либералы, как бы трусливы они не были, всегда считали
своим долгом поддерживать революционеров материальными средствами. Как бы
крайни не были взгляды революционеров, либералы всё же видели в них выразителей
своих собственных «бредней» и смотрели на них, как на «детей», которым так и
подобает увлекаться крайними идеями; но в то же время они не теряли
уверенности, что рано или поздно эти «дети» станут «отцами», т. е. такими
же солидными либералами, как и они сами. И они помогали «детям», помогали, тая
в глубине души смутную надежду, что если «дети» и добьются какого-нибудь
ограничения политического произвола, то плодами их победы воспользуются они же,
«отцы». Точней говоря, либералы помогали интеллигентским политическим партиям,
несмотря на их социалистическую окраску, потому что интеллигентский утопический
социализм, не внушал им большого опасения, политические же идеалы этих
социалистов не противоречили идеалам либералов и не шли дальше их собственных
вожделений.
Совсем иное дело социал-демократическое движение. Здесь
вопрос шёл не о стихийном движении масс под руководством «социалистической»
внеклассовой интеллигенции, а о воспитании самосознания этих масс и подготовке
её активного, сознательного выступления. Воспитать же сознание этой массы можно
было лишь выясняя положение различных классов, раскрывая классовый характер
требований и вожделений каждой группы населения, в том числе и либералов.
Либералов социал-демократы не щадили; с самого начала они выступали против них
на каждой вечеринке, на каждой студенческой сходке. Понятно поэтому, что при
таких условиях трудно было рассчитывать на какую-нибудь материальную поддержку
со стороны либеральной буржуазии.
А между тем нужда в деньгах была страшная. Из-за денег
иногда останавливалась типография, не на что бывало купить бумагу, нанять
конспиративную квартиру. Недостаток в деньгах нередко также бывал причиною
провалов. Так, провал первой московской типографии, несомненно, произошёл от
того, что, благодаря отсутствию средств, организация не имела возможности вовремя
переменить квартиру, на которой стоял типографский станок, и о которой было
известно, что она прослежена полицией[4].
С вопросом о деньгах, кроме того, был тесно связан ещё один очень важный
вопрос, это вопрос о выписке и выпуске литературы; а между тем, единственным
денежным источником в то время были членские взносы, урезывание личных
потребностей, да какие-нибудь ничтожные финансовые операции, вроде лотерей,
перепродажи книг и т. п. Недостаток литературы, само собой разумеется, должен
был восполняться усилением устной агитации, при которой всё чаще и чаще
приходилось игнорировать конспиративные правила первых времён кружковой
деятельности.
Если раньше кружки составлялись по строгому выбору лично
знакомых друг с другом рабочих, то теперь нередки были случаи, когда агитаторы
шли ко всем рабочим, например, в спальни фабричных казарм. С тою же целью
устраивались массовые сходки на гуляньях, а также нечто вроде рабочих клубов,
какими являлись, например, ресторан «Россия» в Одессе и Аненгофская роща в
Москве. Во время стачек или даже волнений среди рабочих социал-демократические
агитаторы обращаются уже непосредственно ко всей массе рабочих. Так, в
Раменской мануфактуре под Москвой на Пасхе оратор говорит сначала в битком
набитом трактире а затем, когда трактир оказывается не в состоянии вместить
всех желающих слушать, собрание переносится в лес. Патрули охраняют собрание от
фабричных хожалых, рабочие же пропускаются все.
[1]
Первый и третий были написаны Е. С. П (неразборчиво) кевичем.
[2]
Из Петербурга поехал т. Ленин, из Москвы т. Спонти.
[3]
В том числе: Ленина. «Что такое друзья народа». Винокурова. «На смерть
Александра Третьего». Лядова. «Как крестьянин и кустарь в фабричного рабочего
превратился». Лядова. «Кой что о женщине работнице». Круковского. «Четыре
беседы по политэкономии». Лядовская переделка Лафарга «Религии Капитала».
[4]
С первой московской типографией арестованы были П. Дурново, Петрова, Бр.
Масленниковы.
Комментариев нет:
Отправить комментарий