среда, 1 марта 2017 г.

Глава VII. Начало агитации.

«Мирный пропагандист далёкого социалистического строя, прилежный учитель кружка рабочих, был приведён и поставлен перед толпою. Сознательный революционер стоял перед революционной стихией, которая не могла угадать и понять его отдалённых, великих целей. Здесь-то, наблюдая движение, которое в это время росло в спокойных на вид народных массах, и прислушиваясь впервые к голосу стихии, сознательный революционер, идеолог пролетариата должен был признать свою ошибку, определявшую поведение спропагандированных рабочих на массовых собраниях. И тут было сказано слово, облетевшее затем всю Россию: «мы ошиблись». — Так рисует Акимов[1] переход от кружковой деятельности к агитации. По его мнению выходит, будто бы интеллигенты умышленно не шли в массу рабочих, преследуя какой-то свой особый план, затем уже, дескать, масса заставила их снизойти до себя, и они, увидя мощь «стихии», сразу просветились, покаялись в своих прегрешениях и заявили: «мы ошиблись, написали брошюру «об агитации» и, бросив «кружковщину», перешли к массовой агитации. Обыкновенно принято, как это делает и Акимов, резко отграничивать период «кружковщины» от периода агитации.
Мы только что видели, что это обычное представление о ходе нашего развития далеко неточно. «Кружковщина» в чистой форме могла развиться и просуществовать более или менее продолжительное время лишь в тех местах, где не было стихийного рабочего движения, где рабочих было очень немного, и кружки состояли почти исключительно из интеллигентов. Мы знаем, что первые марксистские кружки образовывались далеко не в одних фабрично-заводских центрах. Кружки возникали прежде всего в университетских городах, затем в тех местах, где по прихоти правительства сосредоточивались поднадзорные, административно-сосланные, исключённые студенты и т. п. «бывшие люди», составившие первые кадры интеллигентных марксистов. Такие места подневольного жития лишь в очень редких случаях совпадали с пунктами развития стихийного рабочего движения. В каком-нибудь Орле, Самаре, Казани или Киеве, где скоплялась масса интеллигентных сил, фабрично-заводская промышленность в то время почти отсутствовала, и рабочих считали сотнями, если не десятками, да и те были разбросаны по мелким мастерским. Если в таком городе удавалось устроить рабочий кружок, то он вполне естественно был осуждён «замариновываться», так как фактически не мог перейти к агитации, не мог расширением своих связей воздействовать на массу, которая фактически отсутствовала. В таких местах и только в таких могла процветать «кружковщина» в чистом виде. Кружковщина, как мы упоминали выше, могла развиться ещё в среде ремесленников, т. е. там, где даже стихийно возникающее рабочее движение не принимает массового характера, хотя бы уже по одному тому, что рабочих данного ремесла в городе может быть очень немного. Но даже и в этих ремесленных районах период чистой кружковщины не мог продолжаться очень долго. Возьмём, например, район деятельности еврейской социал-демократии, т. е. район по преимуществу ремесленный. В «Докладе о еврейском рабочем движении к интернациональному Социалистическому Конгрессу в Париже 1900 г.» мы читаем: «В кружках идёт деятельная просветительно-революционная работа. Занятия ведутся по-старому, унаследованному от предшественников шаблону; занимаются естественной историей, географией, историей и политической экономией. Пропаганда идей научного социализма носит абстрактный характер без определённых конкретных выводов для повседневной жизни. На этой пропаганде в кружках интеллигенция пока сосредоточивает все свои силы. Правда, она отчасти задумывается и над более широкой деятельностью в рабочей массе, она понимает, что «агитация есть цель пропаганды» (Плеханов), но одного теоретического понимания ещё мало. Как практически подойти к массе? У интеллигенции пока ещё отсутствуют конкретные пути и средства для перехода от кружковой деятельности к массовой агитации, — средства, которые были выработаны лишь практикой 1890 х годов. Естественно поэтому, что вопрос о массовой агитации пока отодвигается в неопределённое будущее. Для интеллигенции задача пока заключается в том, чтоб её пропаганда охватила возможно больший круг рабочих, чтобы, другими словами, найти тот минимум сил, с помощью которого она бы впоследствии могла приступить к массовой агитации. И эту задачу она успешно выполняет; в короткое сравнительно время ей удаётся сконцентрировать в кружках порядочное количество рабочих. Масса же со всеми её повседневными нуждами пока находится почти вне сферы воздействия интеллигенции.
«Понятно, что такое положение дела должно было фатально отозваться на самых распропагандированных рабочих. Получая в кружках чисто-теоретическое образование, лишь слабо связанное с окружающей действительностью, и потеряв благодаря этому связь с этой действительностью, они, естественно, должны были всё больше терять почву под ногами. Доверяя лишь умственно и нравственно развитой личности, они не могли не относиться скептически к массе, куда ещё не проникал луч сознания, и естественно должны были ставить первой задачей — поднятие культурного и умственного уровня массы. Средство же для достижения этого они знали лишь одно — пропаганду»[2].
Ясно, что здесь мы имеем дело с кружковщиной, но с кружковщиной не принципиальной, а вынужденной. Руководители кружков желали бы подойти к массам, но они не знают ещё, как это сделать, они не нашли ещё «конкретного пути и средства для перехода от кружковой деятельности к массовой агитации». Не нашли они этого пути потому, что масса ремесленных рабочих ещё спит, никакого стихийного движения среди неё нет и она покорно, без ропота переносит самую ужасную эксплуатацию своих хозяев и без всяких попыток борьбы, с чисто-восточным фатализмом пухнет с голоду, терпит своё экономическое рабство. «Более развитые рабочие прекрасно понимали и чувствовали необходимость сокращения рабочего дня или увеличения заработной платы. Зная, с другой стороны, что собственными силами они ничего не добьются, они старались как-нибудь заинтересовать в этом массу. Устраивалось экстренное массовое собрание, на котором произносились горячие речи, которые возбуждали массу; но уже очень скоро масса остывала, и из попытки передовых рабочих ничего не выходило»[3]. Итак, в это время (1892 г.) попытки воздействия на массу уже были, но она не откликалась на эти попытки, потому что воспитанные на чисто теоретических, отвлечённых идеях агитаторы не умели выяснить этой массе связь между конечными социалистическими идеалами и тою более, чем серой жизнью, которой она жила. Отношение между агитатором и массовым рабочим получалось приблизительно то же самое, как и в хорошо знакомые нам времена хождения семидесятников в народ, когда на смелую отвлечённую проповедь идей социализма крестьяне отвечали тем, что скручивали проповеднику руки к лопаткам и отправляли в стан. Но, в отличие от революционеров-народников, еврейские социал-демократы не пали духом, не бросили дела, а, наоборот, стали искать «конкретного пути», которым можно было бы ближе подойти к массе. И они нашли его: это был путь «постоянного и планомерного воздействия на массу на почве более понятных ей требований, т. е. широкой массовой агитации на почве её ближайших экономических нужд»[4]. Итак, и здесь мы видим — во-первых, что «кружковщина» держалась не вследствие какого-то злого умысла «интеллигенции», смотревшей свысока на рабочую массу, не в силу принципиального отрицания массового движения, и во-вторых, что переход к агитационной деятельности произошёл не вдруг, по прочтении брошюры «Об агитации», а постепенно. «Эволюция в мыслях еврейских социал-демократов совершилась, конечно, не сразу, она медленно происходила в пятилетний период 1888–1893 гг. и завершилась лишь в 1893 году, когда впервые была формулирована новая тактика»[5].
Плеханов в послесловии к Туну цитирует передовицу, написанную Лавровым в № 34 «Вперёд». В этой статье путём арифметических выкладок Лавров доказывает, «что 100 убеждённых личностей из молодёжи, образующих первый кадр социально-революционного союза», при помощи кружковой пропаганды через два года доставят 312, через 4 года — 2 913, через 6 лет — 36 050 членов и таким образом получится «такая почтенная революционная армия, которая в определённую минуту может действительно совершить историческое дело»[6]. Так не ставил вопрос ни один социал-демократический кружок в России. «У нас, москвичей, точка зрения на тип работы была совсем иная — говорит автор статьи «На заре рабочего движения в Москве». С. М. — Кружок наш почти на первых же шагах своей деятельности решил перейти к агитации в массе. Для этой цели мы через рабочих, занимавшихся в кружках, собирали сведения об условиях работы на фабриках и заводах: о длине рабочего дня, о заработной плате, о деятельности фабричной инспекции, о злоупотреблениях мастеров и т. д. Фактами, полученными таким путём, а также почерпнутыми из литературы о положении рабочего класса в России, мы иллюстрировали наше изложение теории Маркса, чем старались сделать эту теорию возможно близкой к жизни, связать её с насущными и ближайшими нуждами рабочих. Далее, мы внушали рабочим, чтобы всё, что они вынесут из занятий в кружках, они, по возможности, передавали своим товарищам по работе; мы их учили также пользоваться для агитации, для выяснения классового самосознания рабочих каждым мелким фактом из их повседневной жизни. Для более широкого воздействия на массу мы устраивали такие собрания, которые теперь называются «летучками»: рабочие из кружков собирали своих товарищей, прочитавших одну или две брошюры, или совсем ещё ничего не читавших, человек 15–25, в какой-нибудь артельной рабочей квартире; приходил интеллигент и один — два более сознательных рабочих, и начиналась беседа. Беседа не отличалась систематичностью; говорилось обо всём: об условиях рабочей жизни, о политике, о религии и т. д. Беседы велись живо и имели большой успех. Из среды таких собеседников отбирались рабочие в кружки для более систематических занятий»[7].
В Москве иной постановки дела и быть не могло: здесь главная масса рабочих — это рабочие текстильной промышленности, среди которых, как мы уже знаем, давно уже началась стихийная экономическая борьба, выражавшаяся в коллективных формах оборонительной стачки, так называемого фабричного бунта, в прошениях «скопом» и т. д. Наличность этой возникшей помимо воздействия социал-демократов борьбы и была причиной, почему в Москве, как и в других промышленных центрах, не могла развиться чистая кружковщина. Сознательным кружковым рабочим с самого начала уже естественно пришлось взять на себя руководство стихийным движением, чтобы предохранить его от вредных проявлений и направить на путь развития классового самосознания. Пользуясь каждым случаем, каждой вспышкой недовольства, они с самого начала в устной беседе в фабричных казармах или за работой в мастерских указывали на необходимость организованной сознательной борьбы. Недовольство отдельным мастером или хозяином они старались распространить на хозяев вообще, на весь класс капиталистов, а недовольство своим экономическим положением — расширить в недовольство положением классовым, подчёркивая тесную связь между политикой и экономикой и объясняя политический строй государства отношением между предпринимателями и рабочими.
Однако, совсем миновать ступень кружковщины было всё-таки невозможно. Пропагандисты-марксисты, не выработав предварительно кадров сознательных социал-демократов из среды рабочих, не могли прямо приступить к руководству массовым движением; между ними и рабочей массой не создалось бы связи, и они рисковали бы остаться такими же непонятыми ею, как были непоняты массой крестьян пропагандисты-народники. Даже в тех случаях, когда тот или иной пропагандист-интеллигент, как это было в Москве, в Харькове и кое-где в других местах, сами становились рабочими, они должны были начинать с того же, с чего начинали и их товарищи, которые на фабрику рабочими не поступали, т. е. с замкнутых кружков. Дело в том, что, как мы уже указывали выше, сознательный рабочий был всегда на виду не только у своих товарищей, но и у администрации фабрики, которая на него косилась. Поэтому прожить долго на одной фабрике или заводе для такого рабочего было совершенно невозможно. И вот, чтобы работа на заводе с его уходом не пропала даром, и чтобы проповедуемые идеи укрепились и действительно проникли в массу, интеллигент-рабочий должен был сорганизовать вокруг себя кружок, в который входили бы все подающие надежду занять потом его место. Сознательные рабочие были далеко не на всех фабриках. Путём случайных личных знакомств в кружок втягивались и рабочие с других фабрик, и если вначале в первые по времени кружки попадали по преимуществу уже подготовленные рабочие, то, по мере дальнейшего развития кружков, туда очень часто стали попадать середняки, малограмотные, туго подающиеся выработке самосознания. Это были те рабочие, которые резче других чувствовали и проявляли своё недовольство существующим порядком, но которые ещё ясно не представляли себе, чем и кем, собственно, они недовольны. Они выражали настроение массы средних рабочих, но вести эту массу они не могли.
Эти малосознательные средние рабочие не удовлетворялись одними занятиями, они сейчас же начинали искать непосредственного дела и требовали от организации, чтобы она им это дело указала. Собственная устная агитация, которую они вели на заводах, тоже мало удовлетворяла их жажду деятельности: им нужно было такое дело, результаты которого они могли бы видеть сейчас, которое немедленно вылилось бы в конкретную форму. Во время стачек и других массовых выступлений эти элементы были незаменимы, но в моменты затишья, когда возбуждать, поддерживать дух и организовывать было некого, когда вся деятельность их сводилась к участию в кружках, они начинали скучать, отлынивать от занятий, а иногда и совсем прекращали связь с кружком. Перед социал-демократами встала тогда задача организационно закрепить эти уже разбуженные слои пролетариата. При разрешении этого вопроса резко обозначились два течения: социал-демократы, работающие среди ремесленников (евреи и отчасти поляки — «Zwiazek robotniczy»), пошли по пути образования профессиональных союзов; социал-демократы же, работающие в больших фабрично-заводских центрах, приступили к созданию зачатков политических организаций.
Спешим, однако, оговориться, что принципиального разногласия относительно пути, по которому предполагалось направить движение, в то время ещё не существовало. Как те, так и другие ставили своей задачей классовое воспитание рабочей массы; как те, так и другие считали необходимым направлять пролетариат не только на путь экономической борьбы, но и подготовлять его к борьбе политической. Условия жизни еврейских ремесленников, их относительная малочисленность, отсутствие в их среде полицейской слежки, обусловленное особым языком и оппозиционным настроением к полицейскому режиму всего еврейства, без различия классов, сильно содействовало быстрому росту и развитию касс взаимопомощи, а вместе с тем и организационной связи распропагандированных рабочих с массой. Во всей остальной России, и в особенности в крупных её центрах, кассы эти развиваться не могли. Правда, идея о кассах взаимопомощи и тут прививалась значительно успешнее идеи о кассах борьбы; но невозможность при нелегальном существовании этих касс правильного и широкого применения и функционирования их заставляла передовых рабочих относиться к ним скептически и смотреть на кассы взаимопомощи, лишь как на средство привлечения более широких слоёв рабочих к кружковым занятиям. Да иначе оно и быть не могло. При 10–20‑ти копеечном месячном взносе среднего рабочего и при 10–15‑ти членах в кружке трудно было устроить сколько-нибудь дееспособную кассу. Расширять же размеры кружка кассы по конспиративным условиям было невозможно. Все распропагандированные рабочие понимали, что до тех пор, пока к движению не примкнут массы, идею этих касс необходимо проповедовать, необходимо выяснять их значение, даже пытаться проводить её в жизнь, но в то же время необходимо указывать на то, что действительное значение кассы взаимопомощи приобретут лишь после того, как они получат возможность легального существования; сейчас же главная задача этих касс — приучить рабочих к организации, приучить их смотреть на всё движение, как на своё собственное дело, а не на дело каких-то посторонних пришельцев благодетелей. В Московском кружке, например, с этой целью рекомендовалось брать с рабочих за прочтение книг и брошюр определённый взнос и выписывать вскладчину газету или сообща покупать книги. Большинству рабочих такой порядок очень нравился, и они, действительно, привыкли в конце концов смотреть на кружковое дело, как на своё собственное. На кружковых заседаниях горячо обсуждались вопросы о наилучших способах приобретения книг, причём некоторые рабочие заводили специально для этого совершенно самостоятельные знакомства с различными либеральными деятелями и с членами комитетов грамотности. Каждый кружок выбирал из своей среды кассира и библиотекаря.
На интеллигентов, входящих в кружок, смотрели, как на более опытных и знающих товарищей — и только. Той отчуждённости между рабочими и пропагандистами-интеллигентами, о которой так часто упоминает в своих «Очерках развития социал-демократии в России» Акимов, в то время совершенно не чувствовалось. Правда, серая масса совершенно незатронутых пропагандой рабочих относилась к интеллигентам (по профессии) недоверчиво, но то же самое наблюдалось у неё и по отношению к своим же товарищам интеллигентным рабочим. Впрочем, это недоверие продолжалось обыкновенно только до первого случая серьёзного столкновения с хозяевами. Удачное разрешение этого столкновения сразу создавало авторитет сознательных руководителей. Разумеется, многое зависело от такта и умения пропагандистов подойти к массе, добиться этого доверия. Печальный опыт старых народовольцев и опыт первых годов работы показали, что в агитации необходимо исходить из действительных, резко ощущаемых нужд рабочих. Если заговорить с серым рабочим сразу на отвлечённую тему об эксплуатации, о тяжёлом положении рабочего класса, о политическом гнёте вообще, он выслушает вас внимательно — если вы умеете говорить, — но не почувствует, что вы говорите о нём, о его положении, не поймёт, что именно он является страдающим лицом в вашем рассказе. Совсем другое дело, если вы начнёте разговор с какого-нибудь конкретного факта, лично его касающегося и, что самое главное, им сознаваемого; если вы начнёте с заработной платы, с условий найма и труда рабочих на данной фабрике, заговорите не о безработице и промышленном кризисе вообще, а опять-таки о безработице и кризисе, отозвавшихся на шкуре ваших слушателей. Лишь тогда, переходя от частного к общему, вы не только заинтересуете слушателей, но и заставите их принять живейшее участие в беседе, и тут станет ясно, что рабочие не только слушают, но и понимают вас.
Так действительно и поступали первые агитаторы-социал-демократы. Прежде, чем отправиться на сходку или в фабричные казармы, они тщательно разузнавали положение дел на той фабрике или заводе, из рабочих которых составлялась их аудитория, знакомились даже со всеми деталями вплоть до расположения мастерской и имён мастеров. Впрочем, исходя из этих подробностей действительных условий жизни и труда рабочих, агитаторы, как мы уже упоминали выше, и не думали ограничивать свою задачу их рамками: они пользовались ими только, как фоном, на котором рисовали грандиозную картину классовых противоречий и классовой борьбы.
Прежде всего выяснялся тот путь, каким создалось теперешнее положение вещей, давался исторический обзор происхождения капиталистического строя. Не всегда человеческое общество жило так, как оно живёт сейчас — вот первое положение, которое должен был осветить агитатор. Вторым положением, которое надлежало выяснить, было то, что все предшествующие изменения в общественной жизни являлись результатом борьбы угнетённых с угнетателями. После усвоения этого основного понятия о классовой борьбе следовал более детальный разбор современного положения; разбирались вопросы о рабочем дне, о заработной плате, о влиянии машин, о конкуренции, о кризисах, о концентрации капиталов и наконец о роли государства вообще и о политическом строе в России. Всё это опять-таки иллюстрировалось примерами из окружающей, всем известной действительности. Затем переходили к современной борьбе заграничных рабочих за лучшую жизнь, передавались факты из этой борьбы, констатировались её успехи, причём всегда считалось необходимым хотя бы вкратце указывать на то, что нынешние формы заграничного рабочего движения не всегда были таковыми, что западноевропейским рабочим приходилось начинать с того же, с чего начинают и наши русские рабочие. Изложение всего этого должно было заканчиваться выяснением конечной цели рабочего движения — социалистического строя. Этот конечный идеал должен руководить всем движением; он не есть утопия, а лишь завершение, прямой вывод из всего исторического процесса, логическое последствие того несомненного факта, что существующий строй, являясь продуктом прошлого, даёт материал для построения будущего.
Такая программа агитации была принята Московским союзом в начале 1894 г. Приблизительно тот же ход идей заключается и в известной брошюре «Об агитации», составленной на основании опыта московских и виленских социал-демократов.




[1] Акимов. «Очерк развития социал-демократии в России». Стр. 17.
[2] «Материалы к истории еврейского рабочего движения», стр. 28–30.
[3] «Материалы к истории еврейского рабочего движения», стр. 30–31.
[4] «Материалы к истории еврейского рабочего движения», стр. 31.
[5] «Материалы к истории еврейского рабочего движения», стр. 32.
[6] «История революционных движений в России», изд. Библ. для всех, стр. 367–368.
[7] «Текущий момент» Сборн. Москва. 1906 г., назв. статья, стр. 9.

Вернуться к оглавлению.

Комментариев нет: