В марте 1926 г. я прочёл в сравнительно узком кругу
доклад на указанную в заголовке тему. Через несколько дней я получил письмо
(опубликованное затем в журнале «На аграрном фронте») от т. Ф. Э. Дзержинского. В этом
письме т. Дзержинский, между прочим, пишет:
«... С вашим основным положением, что высокие розничные цены
на промизделия являются основным звеном наших затруднений, я вполне согласен и
полагаю, что преодолеть все трудности (одновременно изучая их в процессе
борьбы) можно успешнее всего, ухватившись именно за это звено, т. е.
против уровня розничных цен... Я думаю, надо нещадно разоблачать частный
капитал так, как вы это делаете, — одновременно искать и указать путь
подчинения этого частного капитала нам, устанавливая отведённый ему участок
работы (ибо не всегда его надо пускать) и определяя размеры его накопления.
Вместе с тем мы должны развить огромнейшую работу по усилению кооперации, как
будущего могильщика частного капитала. Ведь сила частного капитала и вытекает
из слабости кооперации... Без хорошей и дешёвой кооперации нас частник будет
бить, и мы из наших хозяйственных затруднений не вылезем...»
Тов. Дзержинский в этих строках превосходно формулировал
основную мысль: вопрос о розничной торговле является вопросом не только об этой
розничной торговле, но и об «основном
звене всех наших затруднений». Утверждение это многим тогда казалось чем-то
парадоксальным, странным, преувеличивающим. Наиболее вдумчивый из крупных
практиков нашей хозяйственной жизни — т. Дзержинский, как он пишет, «вполне
согласен» и пришёл к тому же основному выводу, что «преодолеть все трудности можно успешнее всего, ухватившись за это
именно звено», к какому пришёл и я на основании общего
социально-политического анализа трудностей нашего хозяйственного роста и путей
их преодоления.
Задача борьбы за понижение розничных цен поставлена нашей
партией совершенно непререкаемо. Но далеко не все полностью усваивают тот социально-политический смысл и то значение
её для всей экономики страны, какие на деле имеют место. Тот круг мыслей по этому
поводу, в какой вводит моя постановка, пытается поставить вопрос о розничной
торговле в деревне не как узкую хозяйственно-техническую задачу, а как «общественное отношение». Насколько
правильно или неправильно во всех частях — другой вопрос. Но только постановка
вопросов советской хозяйственной действительности как конкретных вопросов классовой борьбы может вести нас вперёд в
понимании этой действительности, а не в простом плавании по морю легковесной
болтовни, заменяющей нередко искание социальных
корней явлений.
Раз пока нет социального единства всей хозяйственной жизни,
раз она не едина, а есть существование и борьба разных классов (организовавшийся в государство пролетариат; буржуазия,
преимущественно торговая; разные группы крестьянства и частная трудовая
промышленность), то всякого рода трудности в нашем хозяйственном развитии могут
быть поняты, только если мы их сведём к их социальным корням. Если же мы будем
ограничиваться только подсчётом
арифметических ошибок в нашем плане, — я не говорю, что это несущественно, это
тоже надо подсчитывать, учитывать и взвешивать, — но если мы не будем отдавать
себе отчёта, что именно за этим
скрывается, что идёт дальше, то мы будем стоять перед опасностью впасть в плановый фетишизм.
Как в капиталистическом товарном
фетишизме отношения между вещами
заслоняли общественные отношения между людьми,
так и в нашем обществе такого рода «плановый» фетишизм может заслонить
представления о борющихся социальных силах в нашей стране. Тем самым он не дал
бы возможности правильно и достаточно твёрдо наметить те социальные пути, те
социальные узлы, на которых должно быть сосредоточено внимание хозяйствующего
пролетариата. Я никоим образом не высказываюсь против усиления планового начала
в нашем хозяйстве вообще. Во всём ходе нашей плановой организации и укрепления
идеи планового начала в нашем хозяйстве я был всегда на стороне укрепления и
развития этого планового начала. Теперь я только хочу указать, что если бы
увлечение плановым началом превращалось в забвение тех социальных отношений,
которые в жизни существуют, т. е. если бы объяснения экономических
затруднений начали бы сводиться только
к установлению «просчётов» в области плана, то это явилось бы перенесением в
наши условия, в новые условия нэпа, таких объяснений, которые — и то лишь
отчасти — допустимы были в условиях военного коммунизма, но сейчас означали бы
попытку от социального содержания жизни спрятаться за одни только
арифметические ошибки.
Если подойти к социальному
объяснению хозяйственных затруднений, проявившихся в 1925/26 г., то, мне
кажется, нужно особенно обратить внимание на две вещи. На эти вещи нужно
обратить внимание больше, чем это иногда при анализе наших хозяйственных
затруднений делается. Эти две вещи заключаются в том общеизвестном факте, что
мы, советское государство с пролетарской диктатурой, живём в таких условиях,
когда, с одной стороны, вне нас
существуют другие, буржуазные государства с весьма крупной хозяйственной ролью
иностранной буржуазии, а с другой стороны — внутри
нашего государства при наличности власти и диктатуры пролетариата всё-таки не
исчезла ещё хозяйственная роль буржуазии, которая имеет ещё довольно существенное
значение. Эти два обстоятельства — существование рядом с нами, с одной стороны,
независимой и не подчинённой нам хозяйственной деятельности иностранных буржуазных
государств и, с другой стороны — хозяйственной деятельности буржуазии внутри
СССР, — эти два обстоятельства играют (и не могут не играть) весьма крупную
роль в объяснении замедления темпа нашего хозяйственного роста сравнительно с
ожиданиями, которые имели место перед началом 1925/26 хозяйственного года.
Здесь прежде всего надо остановиться, хотя бы вкратце, на
иностранной буржуазии. У нас довольно распространено мнение, что так как Европа
находится в состоянии экономического упадка, то роль европейских государств,
как возможного рынка для потребления наших товаров и как возможного рынка для снабжения
нас иностранными капиталами, во-первых, не очень велика и, во-вторых, имеет
тенденцию всё больше уменьшаться, так как в общей мировой экономике среди буржуазных
стран роль Европы всё больше падает, процент её производства в мировом
производстве уменьшается, а вместо того всё больше и больше возрастают роль и
размеры производства Соединённых штатов Северной Америки.
Я думаю, что это освещение однобоко и потому неверно. Сектор
мирового хозяйства Госплана СССР, по моей просьбе, сделал сопоставление данных,
имеющихся по всем государствам мира, в которых ведётся какая-нибудь статистика
или хотя какое-нибудь подобие статистики, по целому ряду основных отраслей
хозяйства. Сделал не по данным довоенным, военного времени и первых годов после
войны, а по данным, во-первых, сравнительно свежим (за 1924 и 1925 гг.), а
во-вторых — обнимающим не какие-нибудь случайно выхваченные, отдельные
три-четыре-пять государств, а около пятидесяти государств земного шара. Если
присмотреться к этим данным, то окажется, что распространённое представление о всё ускоряющемся падении
хозяйственного значения Европы является пережитком
тех впечатлений, которые создались у нас во время империалистической войны и в
первые годы после неё, когда, действительно, европейское хозяйство, чрезвычайно
расстроенное, обескровленное, лишённое миллионов рабочих рук, весьма
значительно упало. И место его, в процентном отношении к мировым величинам,
было занято прежде всего Соединёнными штатами Северной Америки. Но оказывается,
что после того, как десятки миллионов людей, бывших до 1919 г. и отчасти в
1919 г. под ружьём, были демобилизованы, были возвращены к труду,
оказывается, что после этого европейское хозяйство стало постепенно догонять
довоенные соотношения. Догонять в том смысле, что размер европейского
производства, участия во внешней торговле и т. д. всё более приближается
уже к тому проценту, который приходился на долю Европы до войны.
Я не ставлю себе, конечно, задачей уверять, что Соединённые
штаты — это такое государство, на которое не стоит обращать внимания, и что
позиция их не усилилась сравнительно с довоенной. Я хочу лишь указать здесь на
вторую сторону дела, именно на ту, что в последнее пятилетие происходит
постепенное завоевание Европой своих прежних хозяйственных позицией прежнего
процента в мировом производстве, прежнего процента в мировой внешней торговле.
Если до войны на европейскую внешнюю торговлю приходилось 63%, то теперь, по
данным последних двух лет, в среднем на Европу приходится более половины
мирового ввоза и вывоза. Если взять весь мировой товарооборот, в целом, это
будет около 55%, т. е. Европа «уже очень близко пододвинулась к тем 63%,
которые она имела до войны. В частности, например, Япония переживает определённые затруднения как раз в связи с тем,
что европейская промышленность в значительной степени отвоевала свои старые
рынки в Азии и т. д., где она господствовала раньше и где Япония
укрепилась было в годы мировой войны. На Соединённые
штаты приходилось в 1920 г. целых 38% мирового вывоза и 35% мирового
ввоза, а в 1924 г. уже только 23% вывоза и 17% ввоза.
Конечно, когда я говорю, о значении нынешнего состояния
европейского хозяйства, о том, что европейское хозяйство постепенно
приближается к довоенному уровню, что если брать Европу в целом, то постепенно
она восстанавливает те процентные отношения в общем мировом производстве и
торговле, которые ей принадлежали раньше, — то это никоим образом не следует
понимать в том смысле, что, значит, отпадают всякие надежды на ожидание
социалистической революции в Европе. Наоборот, хозяйственный рост, который в
общем и целом там за последние годы наблюдается, означает вместе с тем и рост противоречий, которые в капитализме
заключены. Ибо известно, что капиталистическое хозяйство, развёртываясь,
развиваясь, вырастая, приводит вместе с тем и к росту тех противоречий, которые
в нём заключены. В этом заключается общий диалектический процесс его развития (усложнённый
ещё особыми обстоятельствами послевоенного кризиса капитализма).
И, стало быть, возможность наступления социалистической
революции оттого, что в Европе построено ещё заметное количество фабрик и
заводов; оттого, что Франция является
теперь гораздо более индустриальной страной, чем была до мировой войны; оттого,
что Италия является более
индустриальной страной, чем была до войны; оттого, что Германия за последние годы успела покрыть себя сетью
электроцентралей, которых не было до войны; оттого, что Англия строит также громадные электрические сооружения, — от всего
этого возможность социалистической революции в Европе не только не уменьшилась,
но даже увеличилась, так как это приводит и к обострению, дальнейшему углублению тех противоречий, которые в
капиталистической системе заложены, и к накоплению
самого количества пролетариата, к рассасыванию тех слоёв, которые стоят
между пролетариатом и буржуазией. Мы не можем и не должны стоять на той точке
зрения, что технический прогресс буржуазных государств является страховкой их
от социалистической революции. Это было бы совершенно превратным пониманием
известного замечания Маркса о том, что ни одно общество не гибнет, не исчерпав
себя до конца. Если б мы так понимали это замечание и утверждали, что для
торжества социалистической революции непременно надо, чтобы в буржуазных странах
количество фабрик уменьшалось, а не увеличивалось, чтобы новые более не
строились, чтобы производительные силы вообще не развивались, то это было бы неправильно.
Развитие производительных сил в Америке, Европе и Азии и прочих местах, вообще
говоря, не только не является препятствием к социальной революции, но является
благоприятным условием для её назревания, ибо оно всё более усиливает и
обостряет заложенные в капиталистическом строе противоречия.
Все эти рассуждения о нынешней хозяйственной роли Европы и о
том, что значение её в мировом хозяйстве за последние годы не падает, а,
наоборот, начинает постепенно восстанавливаться, нужны для того, чтобы подчеркнуть
значение европейских буржуазных государств прежде всего как растущего рынка ввоза для товаров из СССР и как рынка снабжения
нас капиталами. Ведь мы ставим задачу
привлечения иностранных капиталов в Советскую республику для дальнейшего хозяйственного
нашего развития, для нашего промышленного переоборудования, для постройки новых
фабрик и заводов вовсе не как задачу сделать всё это только или преимущественно концессионным путём. Из решений
партийных съездов и советских органов известно, что мы рассматриваем концессии
как полезное и необходимое средство, но только как средство вспомогательное.
Основной путь воссоздания советской промышленности не идёт
через концессии. У нас теперь промышленность недефицитна, весь СССР — предприятие
очень выгодное, и нашлись бы желающие взять весь СССР в концессию, если бы мы
его сдали, но вероятности этой не существует, СССР в концессию сдан не будет.
Поэтому и вопрос о привлечении к нам иностранного капитала практически стоит прежде всего как вопрос о такой
организации нашей внешней торговли, в
результате которой у нас оставались бы в руках крупные и все накопляющиеся
остатки перекаченных из-за границы иностранных капиталов, попавших в нашу
собственность, которые мы могли бы затем вкладывать в дальнейшее оборудование
нашей промышленности, транспорта и сельского хозяйства. Если это так, то
характер хозяйства Европы как рынка, откуда мы этот капитал должны к нам
перекачать, т. е. сжимается ли европейское хозяйство всё более или
расширяется — имеет для нас весьма существенное значение. На деле совокупность
буржуазных европейских государств является и может явиться: 1) всё
возрастающим рынком для размещения советских товаров и 2) рынком такого сорта,
на котором мы имеем и будем иметь возможность через внешнюю торговлю мобилизовать
большие капиталы для помещения их нами
в наше хозяйство вообще и в нашу промышленность в частности.
Из этого вытекает, наряду с другими обстоятельствами, прежде
всего чрезвычайное значение уровня именно
европейских цен на те предметы, которые мы за границу вывозим. Здесь мы
подходим к той цепи затруднений, с которых начался 1925/26 хозяйственный год (и
которые отчасти продолжались и в 1926/27 хозяйственном году). Эта цепь
внутренних затруднений всем ещё памятна. Началось с того, что у нас заготовка
предметов для экспорта, прежде всего заготовка хлеба и других предметов
сельскохозяйственного производства, наткнулась на высокие цены их у нас и на недостаточное предложение. Мы не могли
поставить в Европу то количество товаров, которое хотели, и самый вывоз этих
товаров в Европу должен был происходить при таких условиях, когда внутренние
цены их не соответствовали ценам иностранного рынка и не оставалось в наших
руках достаточно большой разницы. Это повело к дальнейшим затруднениям — к
уменьшению у нас накопления запаса иностранной валюты, к сокращению в связи с
этим программы ввоза из-за границы к нам сырья и нового оборудования.
В связи с этим возникло некоторое сокращение (против
намеченного) темпа развития нашей промышленности и невозможность занять полной
нагрузкой такое количество новых рабочих, которое мы хотели занять (и уже
приняли на работу). А также невозможность ввести новые машины для постройки
дальнейших фабрик и заводов и для оздоровления существующих в таком размере,
как это было первоначально намечено. Вместе с тем высокие цены на внутреннем
рынке повели к сокращению суммы и массы
товарооборота в стране вообще и тем самым
— к падению курса червонца на внутреннем рынке, что создало, как указано в
постановлении последнего партийного съезда, «угрозу устойчивости червонного
рубля», т. е. создало трудности весьма значительные, которые повлекли за
собой всем известное сжатие кредитов,
а оно, в свою очередь, ударило по дальнейшему расширению промышленности и
сельского хозяйства. Вся эта цепь хозяйственных затруднений началась, таким
образом, если брать в хронологическом порядке, с факта слишком высоких цен на нашем внутреннем рынке на предметы
нашего сельскохозяйственного вывоза за границу, т. е. на предметы крестьянского производства.
Цены эти, в свою очередь, явились, как известно, ответом на высокие розничные цены изделий
промышленности, которые город доставлял в деревню. Если мы говорим, что у
нас наступило значительное сближение индексов промышленных цен и индексов цен
на сельскохозяйственные товары по сравнению с тем, как это было в 1923 г.,
то это в полной степени верно только для города. В деревне это расстояние и в
настоящее время остаётся весьма большим. В марте 1926 г. был опубликован в
«Торгово-промышленной газете» подсчёт соотношения индексов по материалам
органов Наркомторга по губерниям трёх районов: льноводного, картофелеводного и
молочного. Здесь взято отношение индекса товаров, продаваемых крестьянским
хозяйством этих районов, к тем товарам индустриального происхождения, которые
крестьяне покупают. Оказывается что на 1 января 1926 г. по
льноводному району в деревне это отношение составляет только 66%, по
картофелеводному — 66%, по молочному — 79%. Тут взяты губернии: Тверская,
Самарская, Новосибирская, — словом, губернии из разных концов страны. Причина
большой разницы между ценами наших промышленных изделий в городе и ценами этих
же самых промышленных изделий в деревне в том, что, тогда как средняя накидка
кооперации, по данным Центросоюза, на 1 октября 1925 г. в деревне, в
сельских кооперативах составляла 47% над оптовой фабрично-заводской
промышленной ценой, — у частных розничных сельских торговцев она составляла не
менее 100%, а иногда повышалась по некоторым родам товаров и выше. Эти лишние
50%, которые частный торговец накидывал на промышленные товары при продаже их в
деревне, прежде всего и создавали там высокие цены на промышленные товары, на
которые крестьянин отвечал высокими ценами на свой хлеб. Ибо, как мы видели,
две трети промышленных изделий крестьяне получают из частных рук. Особенно
велики накидки в той большей части деревень, где нет кооперативных лавок, какие
могли бы конкурировать с частником. Ведь даже в городах, где рядом есть конкурирующие кооперативы, у частника
накидка гораздо больше кооперативной. По докладу т. Микояна в феврале 1927 г.
— в 25 губернских городах накидка на ситец в кооперации 15%, а у частника — 73%;
соль у частника дороже, чем у
кооперации, на 38%, гвозди дороже на
22% и т. д. Зато, наоборот, при заготовках,
т. е. при скупке у крестьян их продуктов частный торговец платит даже меньше государственных лимитных цен во всех случаях, когда не имеет перед собой
конкурента по заготовкам в лице госорганов и кооперации. Обзор Наркомторга
за первый квартал 1926/27 хозяйственного года в виде образца таких отношений
приводит состояние заготовительного рынка кожевенного сырья по Сибири (стр.
12).
Во всём этом
выражается участие нашей буржуазии в распределении национального дохода.
Никоим образом не следует думать, что вся та сумма, которую частные торговцы
выручают в деревне, составляют собственность только самих этих деревенских
торговцев. Сплошь и рядом они действуют
под руководством более крупных буржуазных торговцев города, являются как бы
их «самостоятельными» приказчиками, и, может быть, львиная доля дохода
переходит как раз в карман городской буржуазии, которая снабжает их товарами
городскими и закупает у них товары деревенские.
Сама организация торговли частным торговцам, как показало
обследование Наркомторга, стоит не дороже, чем кооперации. Если частный
торговец кое-что переплачивает на налогах (в разделе «Частный капитал и
обложение» мы увидим, что не так много, как иногда думают), зато он очень много
выигрывает на отсутствии того громоздкого аппарата, который существует у
кооперации. Он выигрывает также на отсутствии тех растрат и воровства, которые
существуют особенно в низовых кооперативных организациях в деревне, потому что
у частного торговца не на сторону воруют, а он сам кладёт себе в карман.
Поэтому, если кооперация ограничивается накидкой в 47% и получает прибыль, то и
частному торговцу для его дела, считая нормальную прибыль, надо не больше.
Остальные 50%, которые он накидывает в деревне на промышленные изделия, а в
городе — на продовольственные продукты сельскохозяйственного происхождения (так
как он накидывает всего 100%), остаются чистым
добавочным доходом, сверхприбылью, долей торговой буржуазии в национальном
доходе СССР.
Здесь мы подходим, по-моему, к тому пункту, который может
пролить некоторый свет на социальный корень некоторых наших хозяйственных
затруднений.
В СССР имеется сейчас сожительство прежде всего двух хозяйственных
форм: с одной стороны — частного товарного хозяйства буржуазии и крестьянства,
с другой — планового хозяйства пролетарского государства, хотя и в товарных
формах.
При сожительстве этих двух видов мы имеем в одной области товарное хозяйство, так сказать, до
мозга костей — это хозяйство буржуазное и крестьянское; а с другой стороны — хозяйство,
по существу вещей плановое (социалистическое плановое), но в
товарных формах (государственное). Здесь мы имеем достаточно данных для того,
чтобы вообще могли происходить
кризисы хозяйства, вытекающие из товарного его характера в одной части и
товарных форм, в которых протекает другая его часть. Если бы у нас хозяйство в
целом было (нетоварного) однотипного свойства, т. е. если бы оно сплошь было плановым хозяйством
пролетарского государства, тогда можно было бы считать, что обычные товарные кризисы у нас не могут
и не должны иметь места, что тут
могут иметь место только ошибки в планах, «просчёты» и т. д. Однако,
поскольку мы имеем дело сейчас с хозяйством нынешнего переходного типа, кризисы
товарного хозяйства (европейского типа) могут быть и у нас. Но как раз в 1925/26 г. не было тех
данных, которые такой кризис сделали бы необходимым.
Такие данные можно искать в трёх направлениях. Связь нашего
планового хозяйства с товарным неплановым хозяйством нашей деревни — вот первый источник, который может внести замешательство
и в наше плановое хозяйство и создать в нём кризисы. Во-вторых, нужно учесть
связь нашего государственного хозяйства с хозяйством заграничной буржуазии. Если наша страна целым рядом хозяйственных
нитей и торговых отношений заметно будет связана с хозяйственным положением
заграницы, то изменение положения на иностранном рынке, сильное изменение цен,
размеров торговли, наступление там кризиса или расцвета, — всё это через внешнюю торговлю будет влиять и на
нас, и мы будем испытывать некоторое влияние всего этого. И наконец третья
линия, по которой могут наступать хозяйственные затруднения, потрясения, — это неувязка внутри нашего планового
хозяйства, т. е. те «просчёты», ошибки и т. п., о которых у нас
обычно говорят. Но как раз в отношении всех этих трёх путей, которыми к нам
может прийти экономический кризис, в 1925/26 хозяйственном году было как будто
бы благополучнее, чем раньше. Если взять отношения с деревней, то уровень
благосостояния деревни, уровень её возможного спроса на предметы промышленного
производства, уровень её собственного производства был, как известно, гораздо
выше, чем в предыдущем году. Если взять наши отношения с буржуазным заграничным
хозяйством, то они не приобрели такого размаха, чтобы определяюще отражались на конъюнктуре нашего хозяйства. Например
даже нерентабельность разных видов экспорта и т. п. явления не смогли
остановить развития нашего хозяйства. Мы только входим в связь с мировым
хозяйством, находимся только в процессе
вхождения, но не сблизились настолько близко и тесно, чтобы мировой кризис
распространялся на нас непосредственно и в том же размере. Я вообще думаю, что благодаря особенностям нашего строя мировые
кризисы вообще будут отражаться на нас более ослабленно — именно благодаря
централизованному плановому характеру значительной части хозяйства нашей
страны. И наконец по третьему пункту — относительно невязки в нашем собственном
плане, то в 1925/26 г. в общем планы, если сравнить их с нашей обычной
практикой, оказались даже совершеннее прежних. Наглядный пример — государственный
бюджет. В начале хозяйственного 1925/26 г., при хороших перспективах на
этот год, составили план государственного бюджета на 4 миллиарда рублей доходов
и расходов в год. Затем, после многочисленных проверок, сомнений и т. д.,
выполнили бюджет примерно только на 100 млн. руб. меньше. Если считать это
сокращение на 100 млн. руб. ошибкой в первоначальном бюджетном плане, то
она равна всего 2,5%.
Это такая ошибка, о которой два-три года назад никто бы не
говорил, не заметил, все думали бы, что это опечатка машинистки. Точно так же,
если взять развёртывание промышленности, предполагалось развернуть
промышленность несколько больше чем
на 40%. В результате того сокращения планов, которое произведено было в
некоторых отраслях промышленности в связи с сокращением ввоза из-за границы
сырья и оборудования, развёртывание оказалось несколько меньшим. Всё-таки
промышленность возросла почти на 40%.
Ошибка также не бог весть какая сравнительно с теми, какие случались в прежние годы.
В смысле плановых ошибок и просчётов, не исключая и ряда заготовок, положение
было лучше, чем мы привыкли к этому в предшествующие годы.
Итак, нужно искать объяснения текущих хозяйственных
затруднений не в одних просчётах и не в потрясениях деревенского производства,
и не в отражении влияния на советское хозяйство кризиса, охватившего некоторые
иностранные государства. А если эти затруднения являются не признаком общего
обычного кризиса товарного типа, то, значит, они должны объясняться какими-то особенностями нашей советской
экономики и нынешнего переходного периода. Основная особенность экономики
переходного периода заключается, как известно, в том, что мы ведём пролетарское
государственное хозяйство при наличии смычки с крестьянским хозяйством в значительной
степени через торговую буржуазию. Здесь я и ищу объяснения ряда наших
трудностей и невязок. Не надо только эти вещи понимать несколько односторонне.
Может быть, уместно сделать оговорку, что когда говорю о
роли в нашем хозяйстве внутренней буржуазии как носительницы в значительной
мере торговой смычки между городом и деревней, то это не значит, что при
наличности этой хозяйственной роли буржуазии у нас невозможно дальнейшее
промышленное развитие. Это не значит, что у нас при таком положении невозможно
дальнейшее накопление социалистических элементов в нашем хозяйстве и усиление перевеса их над элементами
несоциалистическими. Это значит только то, что при данной роли торговой
буржуазии в нашей стране рост социалистических элементов в нашем хозяйстве идёт
более медленным темпом и будет идти более
медленным темпом, чем если бы мы имели возможность обратить и обратили бы
больше внимания и средств на уменьшение роли буржуазной торговли у нас и на
вытеснение её торговлей кооперативной и государственной.
Крестьяне, продавая изделия своего хозяйства, считаются: 1) с
тою суммою налогов, какую они должны уплатить, и 2) с количеством
промышленных продуктов, которые они могут на выручку от своих изделий купить.
Когда у нас налицо такое соотношение, что индекс цен сельскохозяйственных
товаров в деревне составляет по ряду важнейших предметов только две трети
индекса промышленных цен в деревне же, тогда продающая часть крестьян должна
делать из этого те два вывода, которые она и делала: с одной стороны, всемерное ограничение потребления
дорогостоящих промышленных изделий только самым необходимым минимумом, а с
другой стороны — всемерное вздутие цен на
свои сельскохозяйственные продукты, на хлеб и т. п. Такова оборотная
сторона широкого участия буржуазии в торговле с деревней и в торговле
внутридеревенской (кулак, скупщик).
Буржуазия своим участием в торговле принимает участие в
разделе «национального дохода», другие части которого достаются крестьянам и
рабочим. Это «участие» и является, таким образом, основной причиной дороговизны товаров в деревне, далеко превышающей
уровень её в городе и в сельской же, но кооперативной торговле. Задача
удешевления промтоваров в деревне, следовательно, является задачей не технического порядка, а задачей социальной, старым вопросом о более
полном переходе торговой смычки между городом и деревней из рук буржуазии в
руки рабоче-крестьянского соглашения.
Кооперация не смогла до сих пор заменить в деревне частную
розничную торговлю, так как нечем было заменить значительный оборотный капитал, вкладываемый
буржуазией в это дело. Чтобы сделать ненужным частное торговое снабжение деревни, государству (и крестьянству)
понадобилось бы вложить в потребительскую
кооперацию ещё сотни миллионов рублей (да усилить кооперативно-проводящую
сеть). Таких средств в долгосрочную ссуду кооперации государство выделить пока
не могло — и отсюда дороговизна в деревне
промтоваров со всеми её экономическими и политическими последствиями. Это
вопрос средств, а не каких-либо прирождённых неустранимых преимуществ частной
торговли. Сюда прямо относится известное замечание Владимира Ильича, что
пролетариату придётся взять на себя финансирование того кооперативного строя, в
котором он заинтересован. Замедление темпа хозяйственного роста в 1925/26 г.
в сравнении с ожидавшимся подчёркивает всю важность для нас практических
выводов из этого его замечания: «Если мы
теперь за это звено достаточно крепко ухватимся, мы всей цепью в ближайшем
будущем овладеем наверняка» (Ленин).
На высокие цены в деревне промышленных товаров крестьянство
отвечает высокими ценами на продукты крестьянского хозяйства. Это, во-первых, сокращает заготовку против желательных
для государства планов, во-вторых, делает
нерентабельным вывоз за границу, в-третьих, сжимает товарооборот вообще. Крестьяне на меньшее количество
сельскохозяйственных продуктов покупают меньшее количество промышленных
товаров, чем было бы при более низких ценах на то и другое. Часть хлеба и
т. п. оставалась нереализованной и если до некоторой степени
использовалась для увеличения скота (откорм молодняка), то в достаточной мере
лежала просто «мёртвым капиталом» вместо превращения в тракторы, в железо и
прочие необходимые для развития деревенского хозяйства предметы.
Промышленность, в
свою очередь, не могла занять столь большое дополнительное количество рабочих,
какое было бы занято, если бы более низкий уровень цен городских и сельских
товаров помог увеличить количество их в товарообороте. А сжатый количественно (по числу предметов) товарооборот неизбежно сопровождается ростом цен в обширной области
частного непланового хозяйства (а отражённо — и в государственном плановом
хозяйстве, поскольку оно снабжается из частного некоторыми видами, сырья,
продовольствия и т. д.). Это обстоятельство, понижая, покупательную
способность рубля, — ведёт к
значительному увеличению разницы между покупательной способностью червонного
рубля внутри СССР и покупательной способностью за границей иностранной валюты
(доллара, фунта) по отношению к
соответственной довоенной покупательной способности золота. Благодаря этому
экспорт, вероятно, стал бы нерентабельным или весьма мало рентабельным, даже,
если бы от других причин внутренние цены на сельскохозяйственные продукты не
взлетели у нас выше заграничного уровня. Ибо за границей реальная покупательная
способность доллара равна примерно
двум третям довоенной покупательной способности равного количества золота, а у
нас реальная, покупательная способность червонного рубля (из-за чрезмерно высоких розничных цен) равна примерно только
половине довоенной покупательной способности равного количества золота.
Соотношение в случае с червонным рублём, таким образом, на целую четверть меньше, чем в случае с
долларом, между тем, как количество
золота в червонном рубле и в долларе такое же, как было в рубле и долларе и
до войны. Чтобы экспорт был для крестьян рентабельным, надо, значит, принять на
счёт государства разницу между покупательной способностью золота у нас и за
границей. Это значит — или продавать за границу с убытком для вывозящих госорганов, или выдавать из госбюджета им премию на покрытие убытков при вывозе
(то же относится к экспорту леса и т. д.), чтобы они могли платить
крестьянину полную «внутреннюю» цену, хотя она выше заграничной.
По подсчётам Наркомторга, из всего вывоза, какой мы
производим в 1926/27 г., приходится на прибыльный 448 млн. руб. и на
убыточный 345 млн. руб., в том числе сильно убыточный около 235 млн.
руб. Одних только премий по покрытию убытков, по подсчёту Госплана, требуется в
1926/27 г. около 50 млн. руб.
Известно, что у нас со времени денежной реформы (зима 1923–1924 г.)
существовал свободный размен червонного рубля на золото. Это осуществлялось,
правда, не в такой форме, что каждый человек мог прийти со своими червонцами в
кассу Госбанка и получить равное количество золота по весу. Это осуществлялось
в форме легально допущенного правительством и осуществлявшегося Госбанком
размена червонцев на доллары по паритету (т. е. по довоенному соотношению
веса золота в довоенном рубле и довоенном долларе). А доллар — это есть золото.
На доллар за границей можно получить теперь то же количество золота, как и до
войны. Значит у нас с 1924 г. существовал размен червонца на золото, причём
мы стабилизовали (установили) при денежной реформе червонец на уровне, который
соответствует средней мировой покупательной способности золота, т. е. приравняли к тому же количеству золотников
золота и долей золота, которые заключались в довоенном рубле. Между тем
из-за высоких розничных цен у нас реальная покупательная способность червонца
на четверть ниже средней мировой покупательной способности золота (по отношению
к довоенной). Для устойчивости валюты теперь мы должны поддерживать «паритетный»
курс червонца в тех или иных формах, во-первых, внутри страны, либо добившись общего снижения цен, либо продолжая
его размен на золото или доллары по паритету, т. е. выдавая за червонец не
3 3/4 доллара, как следовало бы соответственно
действительной покупательной способности в розничных ценах, а 5 долларов, как
следует по соотношению веса золота. Это означает переплачивать из своего
кармана 1 1/4 доллара, т. е. 2 1/2
рубля на червонец. Такой путь, конечно, невыгоден — чистая потеря, и на это
ушло немало. Во-вторых, мы должны поддерживать паритетное соотношение и на иностранном рынке путём вывоза по
нерентабельным для нас экспортным ценам (с уплатой известных премий за счёт
государственных средств тем госорганам, от которых мы продукты для вывоза
получаем, или с убытком для государства в лице самих этих вывозящих
госорганов).
Стало быть, цепь явлений была такова: более высокий уровень
розничных цен в деревне на изделия промышленности вызывал деревню на более
высокий уровень цен продуктов сельского хозяйства. А повышение, таким образом,
общего уровня розничных цен означало понижение покупательной способности золота
в червонцах. Иначе сказать, роль торговой буржуазии в распределении
национального дохода (путём организации ею торговой смычки между городом и
деревней) приводит фактически к необходимости маловыгодными для государства
мерами поддерживать паритетный курс червонца и во внешних сношениях и внутри
страны, что обходится народному хозяйству в определённую величину.
Иначе нет возможности
при нынешнем положении сделать для крестьянина продажу сельскохозяйственных
продуктов для экспорта одинаково выгодной с продажей их на внутренний рынок.
А покупать одинаковый хлеб, лён и т. п. по двум разным ценам, понятно,
нельзя. Заставить же крестьянина понизить на 25% цены сельскохозяйственных
продуктов вообще, не понижая размера его
расходов на оплату покупаемых промтоваров и взимаемых налогов (что он
должен производить на выручку за свои продукты), было бы весьма трудно. Если бы
даже крестьяне были принуждены к такому одностороннему понижению какими-либо
мерами давления, то результатом (при нынешних розничных ценах в деревне на
промтовары) неизбежно должно было бы явиться крупное сокращение крестьянского спроса на промтовары со всеми вытекающими
отсюда для промышленности и для государства хозяйственными затруднениями и
политическими осложнениями.
Отказ в условиях мирного строительства от поддержания
паритета червонного рубля, т. е. отказ
от устойчивого рубля, принёс бы громадный вред и пролетариату в частности и
государственному хозяйству в целом и был бы для нас тяжёлым политическим
ударом. Опять началось бы систематическое непрерывное обесценение заработной
платы, невозможность прочных хозяйственных расчётов и т. д. Поэтому такой
путь неприемлем. А тогда, при существующих в деревне розничных ценах на
промтовары и сельскохозяйственные продукты, нам остаётся (так как отказ от всякого экспорта и стремление к полной хозяйственной
изоляции СССР для нас также неприемлемы) или идти дорогой систематической
выплаты государством этих двух премий,
во-первых, экспортной и, во-вторых — по поддержанию паритетного размена доллара
и червонца на внутреннем вольном рынке, либо
достичь понижения общего уровня розничных цен в стране примерно на 20% против
уровня их в 1925/26 г.
Легко понять, что затраты на эти две премии по существу означают
совершенно непроизводительную выкачку значительной части советских средств на
двойную премию буржуазии — внешней
(принятием на себя разницы в покупательной способности золота) и внутренней (поддерживанием курса
червонного рубля на внутреннем вольном рынке). Роль расхода на обе премии
приблизится, таким образом, к роли платежа процентов
по государственным займам в довоенном бюджете. Мы аннулировали займы, а
теперь этими премиями, хотя и в меньшем размере, в другой форме платим дань
буржуазии (сверх ещё той контрибуции, какую она сама берёт из нашего
национального дохода сосредоточением в своих руках, с одной стороны, продажи в
деревне известной части промтоваров, а с другой — скупкой там же продуктов
крестьянского хозяйства).
Оба вида премий социально усиливают наших противников. Тут не было бы никаких перспектив, если бы
деревенская торговля на многие годы преимущественно осталась бы в руках и под
руководством буржуазии и потому удержался бы нынешний уровень розничных
цен. Для обеспечения возможности экспорта (необходимого для получения некоторых
видов сырья и оборудования) и для обеспечения устойчивости червонца внутри
страны нам тогда без конца пришлось бы в той или иной мере платить обе эти
премии или нести соответственные убытки, которые делались бы всё более
значительными абсолютно по мере абсолютного роста нашего хозяйства. Гораздо целесообразнее употребить эти самые
средства на кооперативное овладение розничной торговлей основными товарами и на
понижение этим путём общего уровня розничных цен в стране.
Серьёзная финансовая помощь государства кооперации путём
крупных долгосрочных ссуд в её основной капитал даст ей средства заменить собою
частную торговлю основными промтоварами в деревне и частную скупку основных крестьянских продуктов. Снизить деревенскую розничную накидку
сравнительно с нынешней накидкой деревенских частных торговцев (и городскую
накидку на продажу продовольственных продуктов частными торговцами) до такого
уровня, чтобы цены в среднем понизились на 20%, при переходе этой торговли к
кооперации возможно без ущерба для кооперации. Расчёт прост. Оптовая фабричная
цена промтоваров — 100%. Частник делает накидку в 100%. Получается деревенская
цена в 200%. При уменьшении уровня розничных цен на 20% останется цена
промтоваров в некооперированной деревне в 160% от оптовой фабричной цены. В
конце 1925 г. накидка кооперации была 47%, а весной 1927 г. сведена
сравнительно легко уже примерно до 35%. Значит остался; бы излишек до 20–25%. Этот
излишек может пойти на ускорение погашения кооперацией государственных ссуд и
на помещение таким путём в промышленность.
Понижение уровня розничных цен в стране на 20% есть не что
иное, как повышение покупательной способности червонного рубля (Примерно до 60%
по отношению к довоенной покупательной силе равного количества золота. А так
как на мировом рынке покупательная сила золота (доллар) составляет 67%
довоенной величины, то такое сближение
подвело бы тем самым прочную базу под устойчивость курса нашего рубля.
Разница в 7% принадлежит к числу тех, какие без особых жертв со стороны
государства могут быть покрыты разницей издержек производства экспортного сырья
у производителя в СССР и за границей в
Европе. Такая разница в нашу пользу, если исключить из нашей внутренней
цены 25%, отражающие понижение у нас покупательной силы золота против мирового
уровня (вследствие контрибуции, накладываемой буржуазией через торговлю и
скупку), — такая разница в нашу пользу есть, даже больше 7%, как показывает и
весь довоенный опыт. Но сейчас она совершенно погашается этими 25% валютной
разницы, обращённой против нас. А когда валютная разница (вследствие понижения
уровня розничных цен в стране) сведётся только к 7%, тогда разница в нашу
пользу в реальных издержках производства
заведомо покроет не только эти 7% и накладные расходы по экспорту, но и оставит
ещё государству прибыль, т. е. сделает экспорт рентабельным. Наоборот, даже значительное повышение, например, цены
хлеба в Европе вследствие временных (особых условий, какое без нынешней
валютной разницы создало бы для СССР серьёзное обогащение, благодаря этой
разнице способно только еле-еле уравновесить убыточность вывоза пшеницы и
т. п. А не вывозить нельзя, так как это значило бы и крестьян оставить без
реализации продуктов их хозяйства и рабочее государство оставить без
иностранной валюты для покупки заграничного сырья, необходимого для работы ряда
наших фабрик, и без заграничных машин для них же.
Нерентабельность экспорта повела у нас к сжатию импорта сырья и оборудования, к необходимости замедлять
темп расширения текущего производства
сравнительно с технически возможным (опыт 1925/26 г.) и сдерживать
программу нового промышленного
строительства. Овладение нами розничной торговлей основными товарами в деревне
понижением уровня цен укрепляя валюту, обеспечивая рентабельность экспорта и
увеличивая спрос на количество
промышленных товаров в деревне (благодаря их подешевению там), дало бы и возможность и необходимость увеличения развёртывания промышленности как текущего,
так и капитального.
На этой же почве поддаётся отчасти разрешению вопрос о
дальнейшем увеличении заработной платы. Если большая часть той торговой
сверхприбыли, которая сейчас остаётся у буржуазии, после перехода деревенской
торговли основными промышленными товарами и деревенской скупки основных
сельскохозяйственных продуктов к кооперации будет нами оставлена в карманах
крестьянина, то из другой части может быть соответственно
повышена доля рабочего класса в распределении национального дохода.
Конечно, в ближайшие годы речь может идти только о торговле основными товарами с постепенным охватом различных районов и отраслей торговли по мере вложения государством в это дело новых
средств. Вопрос об источниках этих средств может быть вполне разрешён при твёрдом
сознании серьёзности и значения вопроса. Здесь
мы имеем перспективу, как идти к тому, чтобы уровень покупательной способности
нашего червонца пришёл в соответствие с мировым уровнем покупательной
способности золота. Для этого нужно общее понижение уровня розничных цен, а это
понижение уровня розничных цен возможно за счёт исключения той доли, которую
составляет сверхприбыль торговой буржуазии. Суть, следовательно, заключается в
том, чтобы уменьшить ту контрибуцию, которая она на всех нас накладывает и этим
заставляет наш червонец быть ниже средней высоты золота во всём мире и наш
экспорт — быть нерентабельным и нашу промышленность — не могущей
разворачиваться таким темпом, как это для неё было бы возможно, а равно ведёт и
к другим затруднениям.
Решение всех пяти основных очередных задач нашей
хозяйственной практики упирается, таким образом, в одно и то же.
Во-первых, превращение нашего экспорта в рентабельный; во-вторых,
устойчивость червонной валюты, поднятие её до мирового уровня; в-третьих,
расширение продукции промышленности; в-четвертых, обеспечение нового
капитального оборудования в необходимом темпе; в-пятых, достаточное поглощение
кадров безработных и обеспечение темпа роста зарплаты, — вот эти задачи. Я не
останавливаюсь здесь подробно на росте зарплаты, но всем очевидно, что рост
зарплаты чудом не происходит, а может происходить либо путём перераспределения национального дохода
либо же путём создания рабочим классом таких дополнительных ценностей при помощи поднятия производительности труда, которые создадут для этого
возможность.
Что касается повышения производительности труда, то
известно, что оно упирается в настоящее время, преимущественно в необходимость повышения техники,
улучшения состояния нашего технического оборудования и введения новых машин,
восстановления старых и т. д., в недостаточную
квалификацию наших рабочих, т. е. в недостаток средств для их
обучения, для улучшения условий их существования, благодаря чему они могли бы
лучше овладеть искусством работы, и наконец в растрату рабочей силы (не только прогулами, но и вследствие плохого
освещения и прочих нерациональных сторон организации труда). Ведя длительную
работу по повышению производительности труда, необходимо в полной мере учесть и
те непосредственные возможности, какие способно открыть перераспределение
национального дохода в указанном смысле.
Переходный период, в каком мы живём в СССР, отличается тем,
что классовая борьба ведётся уже при диктатуре пролетариата. Но сама наша
классовая борьба с буржуазией за социализм продолжается, она ещё не кончена,
разделение общества на классы ещё не исчезло, экономическая роль буржуазии и её
хозяйственное противодействие строительству социализма не уничтожены ещё и в
СССР. Изменились формы этой борьбы,
но сам по себе каждый шаг вперёд в деле социалистического строительства
ставится жизнью определённо как задача
классовой борьбы в новых формах, а не как простая техническая задача удачного
планового расчёта в однородном по социальному строению обществе. Это надо
иметь в виду с полной ясностью.
Обеспечение текущего и капитального развёртывания
промышленности, рентабельности экспорта, устойчивости червонной валюты, роста
заработной платы — всё это в условиях нашей переходной эпохи является задачами
классовой борьбы, только борьбы в новых формах: не стачками, как до революции, не
оружием, как во время революции, не
арестами, как в эпоху гражданской войны, а хозяйственным вытеснением буржуазии из захваченной ею торговой
позиции. Для такого замещения нужны деньги (как и для всякой войны), нужны
средства, чтобы заменить ими вложенные в торговлю капиталы буржуазии. Если же «запрещать»
буржуазную торговлю, не замещая её средств
своими средствами и её деятельность своею деятельностью, — то это означало
бы только в соответственной части застопорить ход хозяйственного оборота
вообще.
Мы упираемся именно в роль буржуазии в деле продажи и скупки
основных промышленных и сельскохозяйственных товаров в деревне.
Это и есть та
классовая позиция противника, которую нельзя ни обойти, ни объехать и без
предварительного взятия которой нельзя в
полной мере с необходимым темпом решить вопрос о дальнейшей
индустриализации нашей страны, т. е. всю совокупность вопросов о
рентабельности экспорта, об устойчивости валюты, о дополнительном вложении
средств в капитальное расширение промышленности и т. д.
Поэтому одним из
наиболее основных моментов в нашем хозяйственном плане должно стать
выделение и отыскание средств для государственной помощи кооперации с целью
значительно более полного охвата ею деревенского рынка (и по скупке и по
продаже), чем это имеет место в настоящее время (а с этим связана и организация
продажи крестьянских продуктов в городе). Недостаточен был бы тот план, который
забыл бы об этой задаче, как раз о той задаче «финансирования» кооперативного
строя, какую с особенной силой подчеркнул В. И. Ленин
в своих последних статьях, имеющих характер политического завещания. Этот пункт
завещания, которому сам завещатель, как известно, придавал для преобразования
нашей экономики в нынешних условиях решающее значение, должен выполняться со
всё усиливающейся энергией, с неослабной твёрдостью. На примере затруднений с
рентабельностью экспорта, курсом червонца и т. д. даже тем, кто не вполне
оценивал это раньше, должно стать совершенно ясным, как прав был Владимир Ильич в признании этого пункта решающим в наших
условиях (т. е. при наличности уже у нас диктатуры пролетариата и
национализации им промышленности, транспорта, банков и внешней торговли).
Когда один только государственный бюджет страны (кроме
банковского кредитования) увеличивается ежегодно примерно на миллиард, то не
так уж невозможно постепенно отыскать за несколько лет те сотни миллионов,
какие требуются для подхода к задаче «решающего значения», если только это
решающее значение её, о котором говорил Ленин,
действительно оценить как следует. Я не касаюсь здесь организационной стороны дела — трудностей более широкого развёртывания
кооперативной работы в деревне, например в смысле подбора подходящих людей, в
смысле ограничения злоупотреблений и т. д. Трудности эти несомненны, но
преодолимы. Во-первых, даже сейчас наша кооперация, при всех её неустройствах,
торгует в деревне дешевле частных торговцев. Во-вторых, если царизм смог
организовать исправно торговавшие по сёлам «казённые винные лавки», то нет
никаких оснований думать, что мы, большевики, не сумеем в конце концов
организовать по деревням наши (кооперативные) лавки ещё успешнее царизма. Были
бы средства, а остальное — дело опыта, учёбы и организационных навыков. А
отсутствие организационных талантов, кажется, единственный порок, какого нам не
приписывали ещё наши противники.
Может быть, не все практические предложения по изысканию
средств, какие можно выдвинуть, будут всеми признаны удачными, но во всяком случае пора этот вопрос ставить
практически в должном масштабе, ибо небольшими подачками кооперации по
десятку миллионов в год мы к решению задачи быстро далеко не продвинемся. Нужно
путём банковским и бюджетным вкладывать в это дело ежегодно по 200 млн.
руб., чтобы в течение предстоящего десятилетия заместить частную торговлю (и её
абсолютный прирост) во всех основных жизненно
существенных отраслях (не только в деревне). Второстепенные отрасли могут
удержаться пока в частных руках и дольше.
Реальный путь нахождения средств сейчас — это путь
перераспределения национального дохода. Мне кажется, однако, что в этой области
линия наименьшего сопротивления должна идти не в сторону претензий к среднему
рядовому крестьянству, а в сторону уменьшения доли торговой буржуазии и увеличения доли рабочих. Все пять указанных мною
очередных задач, связанных с решением вопроса об уровне розничных цен (экспорт,
червонец, размеры промышленной продукции, капитальное оборудование, заработная
плата), — эти пять пунктов в совокупности и составляют большую часть того, что
мы понимаем под обеспечением роста индустриализации СССР, чем мы решаем и вопрос о деревенской бедноте на большую половину.
Ведь рост числа рабочих означает не что иное, как перетягивание известного
количества деревенской бедноты из невыгодных для неё условий нищенского
существования в деревне в условиях более человеческого существования в качестве
рабочего в промышленности, на транспорте и т. д.
Последние годы мы имели следующее: в 1924/25 г. у нас
передвинут примерно 1% всего населения из населения сельскохозяйственного в
население несельскохозяйственное, а в 1925/26 хозяйственном году — примерно
1,5%. Этот темп, если бы мы его поддержали, и был бы собственно социальной сутью хозяйственного плана
развития нашей страны на ближайшие годы. Сохранение подобного темпа ещё 10
лет — и вместо 20% населения, которые составляют рабочие и служащие с их
семьями в настоящее время в СССР, через 10 лет мы имели бы не менее 30%, что,
конечно, чрезвычайно увеличило бы и силу нашего режима и нашу роль в будущем
мировом сражении за торжество социалистической революции.
Задача замещения нами буржуазии, особенно в деревенской
торговле, является, таким образом, далеко не второстепенной. В неё в
значительной мере упирается вопрос о темпе
нашего хозяйственного развития. Если мы достаточно серьёзно её не воспримем, то
мы и не будем о решении её особенно заботиться. Мы будем считать, что для нас
основное — это только крупная промышленность, банки, внешняя торговля, оптовая
торговля, транспорт, а деревенская розничная торговля — это, мол, не командная
высота. В действительности же торговля в
деревне есть одна из командных высот в нашей экономике, и опыт 1925/26 г.
достаточно иллюстрировал это её значение.
Нужно понять, что решение основных вопросов, стоящих перед
нами, требует как предварительного
условия для ускорения темпа нашего развития — решения задачи о завоевании
этой командной высоты, последней из крупных командных высот, оставшихся ещё в
руках буржуазии. Потому, кстати сказать, особенно неприемлемы были предложения
оппозиции (т. Пятаков, т. Смилга и другие) об изъятии советских
средств из торговли. Ежегодный дополнительный отпуск по 200 млн. руб. на
завоевание этой командной высоты вместо такого «изъятия» — конечно, такие вещи
так быстро не делаются, опыт должен быть сначала больше накоплен, продуман, обобщён,
переварен. Сразу это, молниеносно, не делается. Но самая задача должна ставиться. Без постановки этой задачи, без
привлечения к ней общественного внимания, без уяснения того, что дело не только
в просчётах, что в уровне розничных цен заключается задача первостепенной
важности, что она может быть решена не путём техническим, а путём решения социальной задачи, — без этого мы темп
нашей индустриализации не убыстрим.
Из всего этого не следует, однако, что без замены в деревне
частника кооперацией нашему промышленному развитию вообще крышка, что оно будет
плестись только через «пень-колоду». Такая паника была бы неуместна. Дело в
том, что в советском хозяйственном
развитии заложено столько условий мощности, сплошь и рядом нами недооцениваемой,
что даже при недостаточно ясном понимании указанной очередной задачи, при
недостаточном сосредоточении внимания нашего на ней, даже при дальнейшем
оставлении розничной торговли в руках буржуазии и на ближайший ряд лет всё-таки
нам, несомненно, обеспечен даже более быстрый рост промышленности, чем это в
настоящее время предполагают планирующие органы, судя по «пятилетке» ВСНХ,
обсуждавшейся на совещании промышленных плановых органов в июне 1927 г., и
по «Материалам» Госплана СССР к пятилетнему плану, изданным перед тем.
Напомню об одном предсказании, какое я позволил себе сделать
в 1922/23 г. Тогда у нас шёл второй год хозяйственного развития после
окончания войны. У нас был принят Съездом советов в 1921 г. план
восстановления хозяйства, так называемый план ГОЭЛРО, исходивший из того, что
довоенный уровень нашей промышленности на 100% будет достигнут только через
десять лет — к 1931 г. Тогда, в 1922/23 г., на основании анализа,
данного в докладе, если не ошибаюсь, в Деловом клубе, я указывал, что по состоянию
нашего хозяйства и тем объективным возможностям, которые в нём заложены, мы
(при отсутствии новой войны) достигнем 100% довоенного уровня промышленности и
зарплаты не в 1931 г., а на четыре-пять лет раньше, т. е.
приблизительно в 1926/27 г. Теперь мы знаем, что уровень продукции нашей
промышленности в 1926/27 г. никак не меньше тех 100%, которые я на это
время предвидел; подходит к этому уровню и зарплата. Между тем, когда я делал
эти «предсказания» (например, печатая о зарплате в «Рабочей газете» и
т. д.), ряд товарищей был этим весьма афраппирован[1]
и говорил о «фантазиях и воздушных замках». Поскольку эти замки оказались из
такого «воздуха», который может служить надёжным строительным материалом (ибо
100% мы достигаем не в 1931 г., а действительно в 1926/27 г.),
поскольку я теперь с ещё большей уверенностью, — потому что теперь гораздо
больше изучена наша хозяйственная жизнь, — могу ожидать, что рост продукции
нашей промышленности обеспечен даже больше ожидаемого плановыми органами (при
отсутствии войны) и в том случае, если деревенские заготовки и снабжение
деревни промтоварами останутся в руках частной торговли в нынешней степени ещё на
ряд лет. Следовательно, мы не погибнем, не пропадём, процесс индустриализации
не остановится, если у нас не произойдёт молниеносного вытеснения частной
торговли из деревни. Но мы увеличим
темп нашей индустриализации и его обеспеченность,
мы укрепим наше хозяйство, мы сделаем ненужными расходы на покрытие
нерентабельности экспорта, на поддержание курса червонца и т. д., мы
сделаем все эти условия более благоприятными, если больше обратим внимания и
средств на задачу завоевания позиции розничной торговли, на отвоевание её от
буржуазии в пользу кооперации. Удешевится
тогда кстати сказать, и сама индустриализация. От темпа развития от
обеспеченности его зависит, между тем, многое. Если процесс индустриализации у
нас не остановится и при условии значительного участия буржуазии в торговле с
деревней, то темп роста этой индустриализации будет всё-таки отставать от того,
что возможно при вытеснении буржуазии из этой позиции. У нас иногда — именно
благодаря распространённости неправильного представления о том, что Европа
находится в состоянии усиливающегося падения своего хозяйства (в то время как
Европа находится, наоборот, в состоянии постепенного приближения к довоенному
уровню производства и торговли) — относятся с прохладцей к темпу нашего
развития, считая, что не особенно важно, развились мы на 5% или на 10% в год. В
этом отношении совершенно правильно т. Бухарин недавно с особенной
энергией подчёркивал, что вопросы темпа есть для нас вопросы, с важностью
которых почти никакие другие сравниться не могут. Я взял темп нашего
хозяйственного развития за последние пять лет и, с другой стороны, средний темп
хозяйственного развития буржуазных государств за те же годы. Наш темп относительно быстрее, но у нас абсолютные величины незначительны.
Поэтому, если посмотреть, какая же будет доля наша в мировой продукции ещё через
пять лет, при сохранении того темпа, который имеется и у нас и у них, то
окажется, что, наша доля в мировой продукции, правда, прирастёт, удвоится, но
по ряду важнейших пунктов будет всё же крайне недостаточна. В добыче электрической энергии, например, мы в
1925 г. имели 1% мировой добычи, а через пять лет после того можем иметь
до 2,5%. По количеству автомобилей
будем иметь 0,26%, т. е. увеличение в 2 1/2
раза против нынешнего, абсолютно очень большое (всё по подсчётам, сделанным в
секторе мирового хозяйства Госплана), но значительно меньше, чем было бы
желательно.
Ведь наше (СССР) население составляет почти 8% мирового
населения. Чтобы в будущем мы могли оказывать крупную активную помощь
европейскому и мировому пролетариату в тех великих боях и войнах, которые
станут перед ним на протяжении предстоящих десяти-пятнадцати лет с совершенной
исторической неизбежностью, чтобы оказывать её с наибольшей гарантией быстрого
успеха, нам нужно всемерно усиливать темп нашего хозяйственного развития. А
чтобы усилить темп хозяйственного развития, надо вынуть из нашего
хозяйственного тела ту занозу,
которая сейчас имеется в нём в виде буржуазной торговли, сидящей между
крестьянской деревней и пролетарским городом. Частный же капитал следует
использовать в других областях хозяйства, в деле домостроительства и т. п.
(поскольку он не будет налоговыми мерами переведён в распоряжение государства).
Свободно можно оставить в его руках также некоторые второстепенные отрасли
промышленности и торговли, новые концессионные предприятия и т. д. (см.
раздел о промышленности), но не розничную торговлю основными предметами массового
потребления (и тем более, разумеется, не оптовую скупку этих предметов и
снабжение ими).
Существуют утверждения, будто при нынешних размерах промышленного производства дороговизна
на розничном рынке неизбежна, ибо потребители согласны будут платить больше при
недостатке товаров. Но неправильно, слишком упрощённо и даже плоско судят те,
кто некритически, без всяких оговорок переносит таким образом на экономику
советского строя экономические правила и законы, свойственные буржуазному
строю.
Такой вульгаризацией именно и является мысль, что при
диспропорции (в смысле меньшей насыщенности страны промтоварами, чем
сельхозтоварами) цены промтоваров в деревне обязательно должны быть весьма
высоки, почему безнадёжно стремиться достичь там серьёзного понижения цен, пока
очень значительно дополнительно не разовьётся промышленность. Это означает полное непринятие во внимание
наличности у нас не только частной буржуазной, но и
государственно-кооперативной системы обмена и распределения. А последняя даёт
полную возможность ограничения в её пределах цен ниже того эксплуататорски
повышенного уровня, какого они достигают в условиях недостаточного снабжения
при сосредоточении его в руках буржуазии или при руководящем значении её практики
на рынке. Но чтобы провести в жизнь это ограничение, чтобы использовать те возможности, какие советский строй даёт, надо
взять этот участок торгового фронта в советские руки и упорядочить хорошенько заодно самые эти руки (кооперацию). В
усилении экономической борьбы за замещение буржуазии на основных линиях
торговой смычки — ключ к разрешению ряда наших затруднений, необходимая
предпосылка для более успешного промышленного и социально-политического
строительства.
[1]
Фраппировать (фр. frapper — бить) — неприятно поразить, ошеломить, удивить (устар.).
Комментариев нет:
Отправить комментарий