В первой главе уже были показаны социально-политические
условия возникновения марксизма и его теоретические источники. Остановимся
более подробно на процессе развития философских взглядов Маркса и Энгельса.
В 1841 г. Маркс работает над своей диссертацией о
философии Эпикура. Как указывает Ленин, в этой диссертации Маркс стоит еще на вполне идеалистической гегельянской
точке зрения.
Величие гегелевской философии состояло в том, что она
впервые наиболее полно сформулировала идею развития. В этом была ее
прогрессивная сторона. Мысль Гегеля о всеобщем развитии отражала собой
освободительные стремления немецкой буржуазии и была по самому существу своему
направлена против омертвевших крепостнических порядков. Но известно уже, что
Гегель был последовательным идеалистом, что в гегелевской идеалистической
диалектике отразилась экономическая связь немецкой буржуазии с
крепостничеством, слабость ее социально-экономических позиций. Стоя с 1841 г.
еще на позициях гегелевской идеалистической диалектики, Маркс проводит ее и в
своей диссертации, отдавая Эпикуру предпочтение перед Демокритом в вопросе об
атомистической теории. В 1842 г. появляются статьи Маркса в «Рейнской
газете», в которых уже намечается переход Маркса от идеализма к материализму и
от революционного демократизма к коммунизму. Здесь уже проявляются попытки
Маркса дать гегелевскому учению о государстве такое истолкование, при котором
оно могло бы быть использовано в пользу защиты прав эксплуатируемой массы,
освобождения политики от теологии и т. д. В Берлине он примыкает к кружку
«левых гегельянцев» (Бруно Бауэр и
др.), которые стремились делать из философии Гегеля практические и
революционные выводы.
В гегелевской философии права нашли свое яркое выражение
стремления Гегеля примирить потребности капиталистического развития с
крепостническим государственным устройством тогдашней Германии. В «Философии
права» Гегель трактует государство как выражение развития объективной идеи,
которая выступает в форме нравственного духа народа. Государство, по Гегелю,
является политическим организмом, представляющим собой единство всеобщего духа
народа с особенными его проявлениями в форме интересов отдельных граждан.
Правительство является, по мнению Гегеля, «душой», «выразителем воли» народного
духа, и, следовательно, его деятельность должна испытываться гражданами не как
нечто внешнее, принудительное, а как обнаружение их свободы, их собственной
разумной нравственной сущности. Отсюда Гегель догматически утверждает
необходимость безусловного, добровольного повиновения всех граждан своему
правительству. Гегель на деле философски обслуживает здесь крепостническую
диктатуру. Неудивительно, что Маркс и Энгельс должны были рано почувствовать
все отрицательные стороны гегелевской философии права и уже в 1842 г.
начать ее революционную критику.
Маркс и Энгельс с самого начала своей теоретической
деятельности, отправляясь от гегелевской идеи развития, оставаясь еще на
идеалистических позициях, были, однако, самыми
революционными мыслителями из всех левых гегельянцев. Это положение надо
особенно подчеркнуть в противовес тем извратителям диалектического
материализма, которые утверждают, что Маркс в ранний период своей деятельности
был обыкновенным младогегельянцем и буржуазным радикалом. Особенно «потрудился»
в этом направлении известный меньшевиствующий историограф марксизма Рязанов,
который в конце концов скатился к прямому предательству интересов рабочего
класса.
Левые последователи Гегеля, так называемые
младогегельянцы, проявляли отрицательное отношение к правому гегельянству,
пытавшемуся обосновать философией Гегеля националистический идеал
христианско-германского государства. Но, полемизируя против правого
гегельянства, младогегельянцы вообще не выходили за пределы всего
предшествующего им немецкого буржуазного просвещения и в частности за пределы
философии Гегеля. По примеру своих старых просветителей они ограничивались в
своей теоретической деятельности только половинчатой критикой религии,
объявляли ее основной причиной всех социальных зол, совершенно не понимая того,
что религия, так же, как и все старые формы сознания, может быть уничтожена не
просто теоретической критикой, а революционно-практическим переворотом в
социально-экономических условиях общественной жизни. «Вся немецкая философская
критика, — характеризовал их позицию несколько позже Маркс, — от Штрауса до
Штирнера ограничивается критикой религиозных представлений, выступившей с
притязаниями быть абсолютной искупительницей мира от всякого зла»[1].
Эта критика религии со стороны младогегельянцев была
крайне половинчата и непоследовательна. Мы находим у них решительную критику
религиозных догматов и одновременно обывательское преклонение перед религией,
попытки доказать, что религия, «именно христианство, тождественна с высшей
философской истиной» (Штраус), идеалистическое обожествление человеческой
мысли, превращение ее в мистическое «самосознание», которое в форме «критики
творит историю» (Бруно Бауэр). Мы находим разоблачение земных корней небесного
божества, обожествление человека, утверждение, что «человек человеку — бог»
(Фейербах). С одной стороны, самое последовательное отрицание всего
божественного, утверждение, что «для эгоиста не существует настолько
возвышенных и независимых объектов, которые могли бы заставить его обожать их,
жить исключительно для них и жертвовать собой ради них», с другой стороны,
абсолютизирование, обожествление эгоизма, насквозь религиозное утверждение, что
«Я», так же как бог, выше всего другого, так как «Я», мое — «всё», так как я — единственный.
«Я» — ничто не в смысле пустоты, творческое ничто, то, из которого я сам, как
творец, все создам»[2].
Все младогегельянцы в той или иной мере находились в плену у гегелевской
системы, ибо, говорит Маркс, «ни один из этих новейших критиков не пытался даже
приступить к обстоятельной критике гегелевской системы»[3].
Их полемика с Гегелем и друг с другом ограничивалась тем, что каждый выдергивал
какую-нибудь сторону гегелевской системы и направлял ее против всей системы.
«Единственным результатом этой философской критики являются некоторые — да и то
односторонние — исследования по истории возникновения христианства»[4].
Вся же остальная критическая деятельность левых гегельянцев ограничивалась
борьбой «только против фраз», при совершенном непонимании того, что, «борясь
против фраз данного, реального мира, они совершенно не борются с этим миром»[5].
По словам Маркса, эти «овцы, которые считали себя
волками, всей шумихой своей теоретической деятельности только облекали в
философский жаргон представления немецких бюргеров».
Ранняя теоретическая деятельность Маркса по своему
классовому характеру и тенденциям своего развития имеет ряд особенностей, резко
отличавшихся от теоретической деятельности прочих левых гегельянцев.
Политические и теоретические взгляды Маркса оформлялись в огромной зависимости
от революционного умонастроения эпохи Великой французской революции и массовых
революционных движений конца 30-х и начала 40-х годов прошлого века.
Как указывает Ленин, Маркс и Энгельс сделались
социалистами из демократов, и демократическое чувство ненависти к политическому
произволу было в них чрезвычайно сильно. Уже с 1842 г. они выступают как
последовательные защитники широкой массы трудящихся, городовой и сельской
бедноты. В этот период в их работах пробивают себе дорогу материалистические
тенденции.
На опыте
политической борьбы в течение короткого периода Маркс и Энгельс убеждаются,
что не «противоречия гегелевской идеи, воплощаемой в праве и государстве», а
непримиримая борьба пролетариата с буржуазией является движущей силой
общественного переустройства и что следовательно не право и не государство, как
учил Гегель, определяют собою формы так называемого гражданского общества, а,
наоборот, господствующий способ производства определяет собой формы
государственных учреждений, правовые и религиозные и всякие иные представления
людей. Этот процесс перехода Маркса и Энгельса с позиций революционного
демократа на позиции пролетарского революционера, процесс критического
отрицания ими гегелевской диалектики, процесс создания ими диалектического
материализма как мировоззрения и метода пролетариата можно проследить на ряде
их работ.
Еще в одной из первых своих статей в «Рейнской газете»
Маркс высказывает такие положения, которые ярко обнаруживают в нем
последовательного революционера-демократа, постепенно переходящего на
коммунистические позиции. Крепостническо-реакционному утверждению, что «только
религия является основой государства» и что поэтому «газеты не должны обсуждать
политику с точки зрения философии в так называемом христианском государстве», —
этому утверждению Маркс противопоставляет революционную аргументацию.
Философия, по словам Маркса, должна объявить себя «газетным сотрудником» и
совершенно открыто обсуждать все политические вопросы «не в церкви и не в
салонах, не в семейном кругу», а в печати, ибо «газетные вопросы стали боевыми
вопросами дня». Философия должна «сменить аскетическую священническую рясу на
легкую модную одежду газет», ибо «философы не вырастают, как грибы из земли,
они продукт своего времени, своего народа, самые тонкие, драгоценные и
невидимые соки которого бродят в философских идеях. Тот же самый дух, который
строит железные дороги руками ремесленников, строит философские системы в мозгу
философов»[6].
Философия не витает вне современного мира, наоборот, она «вторгается в сердце
современников», так же, как и в «редакции газет».
Исходя еще из гегелевского идеалистического положения о
государстве как о «нравственном организме», Маркс стремится использовать это
положение для защиты свободы демократической печати против крепостнической цензуры.
«Государство надо строить не на основе религии, а на основе разума свободы».
«Новейшая философия... рассматривает государство как великий организм, в
котором должны осуществиться правовая, нравственная и политическая свобода,
причем отдельный гражданин, повинуясь законам государства, повинуется только
естественным законам своего собственного разума, человеческого разума»[7].
В таком идеальном государстве печать должна быть свободной, ибо она — «открытый
глаз народного духа, воплощенное доверие народа к самому себе, красноречивое
звено, соединяющее отдельную личность с государством и с целым миром... Она — беспощадная
исповедь народа перед самим собой... Она — духовное зеркало, в котором народ
видит самого себя... Она — светоч государственного разума, который может
проникать во всякую хижину... Она — идеальный мир, который, вырастая из
реальной действительности, в свою очередь, обогащает и одухотворяет эту
действительность»[8].
Маркс решительно протестует против представителей тех сословий, которые «для того,
чтобы спасти особенные свободы своих привилегий... осуждают всеобщую свободу
человеческой природы». Маркс утверждает, что аргументация против свободы
печати, которую развивал в ландтаге представитель дворянского сословия, так же,
как и аргументация представителя княжеского сословия, не может быть
сколько-нибудь состоятельной, так как она противопоставляет особенный дух
привилегий всеобщему «историческому духу народа». Но Маркс клеймит своей
критикой не только ораторов от князей и дворян, он не менее резко критикует
также представителя буржуазии, который требовал свободы печати как «промысловой
свободы», т. е. как выражение свободы собственности. «Но, — говорит Маркс,
— разве свободна та печать, которая
опускается до уровня ремесла?»[9].
«Обнажим мысль оратора. На вопрос: что такое свобода? он отвечает: промысловая свобода. Это все равно, как
если бы студент на вопрос: что такое свобода? ответил бы: «Свободная ночь»[10].
Мысль о насилии над «свободой всеобщего народного духа»
со стороны привилегированных сословий Маркс высказывает, правда, несколько в
иной форме, в другой своей статье, написанной по поводу издания закона против
кражи дров, в защиту, обычного права бедноты. Будучи еще твердо убежденным, что
государство должно воплощать в себе «свободу всеобщего народного духа», Маркс
требует от законодательства, чтобы оно заботилось об охране интересов не только
собственника леса, но и нарушителя лесных правил, «ибо государство должно
видеть и в порубщике леса человека... гражданина. Государство не может легкомысленно
отрезать одного из своих членов от всех этих функций, ибо государство калечит
само себя, когда оно делает из гражданина преступника»[11].
Так учит гегелевская идеалистическая теория
государственного права. Но Маркс уже отлично понимает, что лесовладелец
руководствуется не идеальными принципами, а практическими интересами.
«Практичный лесовладелец рассуждает таким образом: это постановление закона
хорошо, поскольку оно полезно для меня...»[12].
Однако важно то, что Маркс здесь уже не ограничивается
критикой лесовладельцев. В противоположность крепостническо-буржуазным
сословиям Маркс объявляет бедноту законной носительницей своих «обычных прав».
Маркс утверждает, что собирание валежника в частновладельческих лесах является
законным проявлением «захватного права» бедноты, которая «в самой своей деятельности... находит оправдание
своего права»[13].
Так Маркс в качестве революционного демократа использует отдельные положения
гегелевской философии права. Это означало, что Маркс шел по пути отрицания гегелевской «идеи» государства, ибо
вместо того, чтобы выражать свободу «всеобщего народного духа», Маркс
заставляет ее выражать особенный частный,
классовый дух бедноты.
Если в начале своей деятельности Маркс глубоко убежден,
что идеальное государство как воплощение всеобщего народного духа определяет
собой формы существования так называемого гражданского общества, то за время
своей работы в «Рейнской газете», в процессе практической политической борьбы
Маркс приходит к выводу, что государство лишь «подразумевает разум осуществленным»,
на деле «оно впадает в противоречие между своим идеальным назначением и своими
реальными данными»[14].
Дальнейшее развитие Маркса и Энгельса, а именно их
деятельность в «Немецко-французских ежегодниках» и их «Критика святого
семейства» (1843 — 1844 гг.) направлены на разоблачение гегелевского понимания
государства и права. Появление работ Л. Фейербаха (1841 — 1843 гг.)
помогло Марксу и Энгельсу осознать и оформить уже ранее пробивавшиеся у них
материалистические положения. Как отмечает Энгельс, «мы (т. е. Маркс и
Энгельс) стали сразу фейербахианцами». В
этот период окончательный переход Маркса и Энгельса от идеализма к
материализму, от революционного демократизма к коммунизму.
Было бы неправильно отрицать известное влияние
материализма Фейербаха на формирование материалистической теории познания
Маркса и Энгельса. Однако не меньшей ошибкой было бы видеть в Марксе и Энгельсе
ортодоксальных фейербахианцев в том смысле, что они разделяли ограниченность
воззрений Фейербаха даже и в этот ранний период их деятельности. Поскольку
фейербаховская критика религии помогала Марксу разоблачить идеальное
гегелевское государство, постольку он был фейербахианцем, постольку он примыкал
к философским взглядам Фейербаха и выступал решительным защитником Фейербаха от
нападок крикливой идеалистической критики со стороны младогегельянцев. Маркс
ставил Фейербаха неизмеримо выше младогегельянской «Критической критики». Но
Маркс никогда не был безоговорочным последователем Фейербаха, ибо с самого
начала философского развития деятельность Маркса была направлена против
основного порока фейербаховской философии — ее созерцательности, против
непонимания того, что религия может быть уничтожена не теоретической критикой,
а революционно-практическим переворотом в социально-экономических условиях
общественной жизни. Вот почему Маркс в связи с появлением фейербаховских
«Тезисов к реформе философии» в одном из своих писем говорит так: «Афоризмы
Фейербаха страдают, на мой взгляд, в том отношении, что он слишком много напирает на природу и слишком мало на политику. Меж тем, это — единственный союз,
благодаря которому теперешняя философия может стать идейной»[15].
В противоположность непоследовательной
абстрактно-теоретической критике религии со стороны Фейербаха, Маркс с самого
начала своей деятельности выступает за
практически действенную философию. На опыте политической борьбы Маркс
совершенно самостоятельно убеждается, что гегелевское идеальное государство
есть абстракция и как таковая не может быть причиной общественного развития. В этот
период своего развития Маркс утверждает, что «немецкая философия права и
государства» есть «идеальное продолжение немецкой истории» и что она совсем не
является, как полагал Гегель, причиной общественного развития, а является
только «философским отражением» общественной жизни современных передовых
народов. Поэтому критика гегелевской философии права явилась для Маркса не
только критикой немецких крепостнических порядков, но и приводит его к критике
развитого уже в то время английского и французского капитализма.
В этой критике гегелевской философии права, которая
стояла на точке зрения буржуазной политэкономии, в процессе изучения им
экономической теории и критики утопического социализма и коммунизма Маркс покидает революционно-демократические
позиции и становится на позиции пролетариата. В знаменитой статье «К
критике гегелевской философии права» Маркс выступает уже как пролетарский
революционер, и потому он теперь значительно глубже понимает зависимость
теоретической критики от практической революционной борьбы. Маркс пишет, что он
«решительный противник прежней формы немецкого
политического сознания, критика спекулятивной философии права протекает не в
себе самой, а в задачах, для
разрешения которых имеется одно только средство — практика». «Оружие критики, — говорит он далее, — не может конечно
заменить критики оружия, материальная сила должна быть опрокинута материальной
же силой; но и теория становится материальной силой, как только она овладевает
массами»[16].
Следующие места подтверждают нашу мысль: «Подобно тому
как философия находит в пролетариате свое материальное
оружие, так и пролетариат находит в философии свое духовное оружие, и как только молния мысли основательно ударит в
эту наивную народную почву, свершится и эмансипация немцев в людей»[17].
Пытаясь более конкретно выяснить пути «эмансипации немцев в людей», Маркс
ставит вопрос: «В чем же заключается положительная
возможность немецкой эмансипации? Ответ:
в образовании класса, связанного радикальными
цепями, класса гражданского общества, который не представляет собой
никакого класса гражданского общества; сословия, которое являет собой
разложение всех сословий; сферы, которая имеет универсальный характер
вследствие ее универсальных страданий и не притязает ни на какое особое право, ибо над ней совершается не какая-нибудь особая несправедливость, а несправедливость вообще; которая уже не
может ссылаться на историческое, а
еще лишь на человеческое право;
которая находится не в каком-нибудь одностороннем противоречии с результатами
немецкого государственного строя, а во всестороннем противоречии с основами
этого строя, наконец сфера, которая не может себя эмансипировать, не
эмансипировав себя от всех других сфер общества и вместе с тем все другие сферы
общества; которая, одним: словом, представляет полную потерю человека и, следовательно, может себя обрести лишь полным новым возрождением человека. Это
разложившееся общество, как особый класс, есть пролетариат»[18].
Маркс здесь окончательно отвергает мысль Гегеля, что
будто бы идеальное государство определяет собой формы общественной жизни. В
противоположность Гегелю Маркс начинает искать зависимость форм государственных
учреждений в закономерности общественной жизни, хотя на первых порах может дать
еще только самое общее определение этой закономерности. «Гегель забывает, — говорит
Маркс, — что особенная индивидуальность есть человеческая индивидуальность, а
государственные функции и сферы действительности суть человеческие функции; он
забывает, что сущность особенности личности составляет не ее кровь, не ее
борода, а ее социальное качество и
что государственные функции и т. д. суть не что иное, как формы бытия и
формы проявления социальных качеств людей. Ясно поэтому, что, поскольку
индивидуумы являются носителями государственной функции и государственной власти,
они рассматриваются не со стороны их частных, а со стороны их общественных
качеств».
Следующий решительный шаг в своем развитии Маркс и
Энгельс делают в «Критике святого семейства», где, бичуя и разоблачая
последователей гегелевского идеализма, они окончательно укрепляются как
пролетарские революционеры на позициях диалектического
материализма. Маркс показывает здесь, что государство, право, религия,
мораль определяются непримиримой борьбой классов. В «Критике святого семейства»
Маркс дает классовую характеристику противоположности между пролетариатом и
буржуазией. Здесь Марксом более ясно очерчена историческая роль пролетариата,
необходимость его борьбы с капиталистическим строем, с возмутительными
условиями его существования. Маркс и Энгельс в «Критике святого семейства»
окончательно нащупали основные пружины общественного развития — материальный
процесс производства и связанный с ним закон классовой борьбы, и тем самым
заложили основы диалектического материализма.
«Немецкая идеология» (1846 г.) — дальнейший шаг в
развитии диалектического материализма. Отправной пункт «Немецкой идеологии» принципиально противоположен всей
предшествующей домарксистской философии вообще и в частности философии
немецкой. Маркс и Энгельс исходят «из реально деятельных людей, пытаясь вывести
из их реального жизненного процесса также и развитие идеологических рефлексов и
отражений этого жизненного процесса»[19].
Точкой отправления при изучении общественной жизни должно быть не
фантастическое представление людей, не абстракция от реальной действительности,
а «действительные люди, их действия и материальные условия их существования,
как имеющиеся налицо, так и созданные деятельностью самих людей».
«Итак перед нами такой факт: определенные индивиды,
производящие определенным образом, вступают в определенные общественные и
политические отношения»[20].
«Представления, составляемые себе этими индивидами, суть представления либо
насчет их отношения к природе, либо насчет их отношения друг к другу... Ясно,
что во всех этих случаях эти представления являются реальным или иллюзорным
сознательным выражением их реальных отношений и деятельности, их производства,
их сношений, их общественной и политической практики»[21].
Материальное бытие людей — это действительный процесс их жизни: «сознание никогда
не может быть чем-то иным, как только сознанным бытием»[22].
И Маркс дает здесь уже свою классическую формулировку о зависимости сознания от бытия. «Не сознание определяет жизнь, а
жизнь определяет сознание»[23],
— говорит он.
Формулировав таким образом основной принцип материализма, Маркс дает беспощадную критику
предшествующей ему философии. Особенно беспощадно расправляются Маркс и Энгельс
с немецкой философией, которая вместо конкретно действующего человека — изучала
абстрактного, выдуманного, воображаемого, словом, фантастически представленного
человека. «Мысль немецких идеологов, — по словам Маркса, — вращается в сфере
«чистого духа», видя в религиозной иллюзии движущую силу истории». Немецкая
философия действует только на небе, никогда не спускается на землю. Но подлинно
научное познание путь своего исследования должно начинать с изучения реального,
с изучения процесса производства, с живущего на земле, конкретно действующего
человека. Надо исходить из определенного, исторического человека, чтобы понять,
что общественные условия производства определяют идеологическое отображение их.
Следовательно, философия, как и всякая идеология, не имеет особой
самостоятельной истории своего развития, ибо люди, развивая способы своего
материального производства, изменяют тем самым и способ своего представления.
Таким образом «исчезают фразы о сознании, их место должно
занять реальное знание». На место философии в лучшем случае может стать
«суммирование наиболее общих результатов», абстрагируемых из рассмотрения исторического
развития людей. Поэтому подлинной и единственной наукой является история,
которая должна полностью изобразить процесс смены общественных форм
производства, а также находящихся в зависимости от них различных форм сознания.
Чтобы показать, что развитие материального производства
является основным все определяющим законом общественной жизни, Маркс и Энгельс
неоднократно ссылаются на проверенный практикой эмпирический факт о том, что
люди для того, чтобы жить, должны производить «необходимые для своей жизни
средства» и тем самым производить «косвенным образом» свою материальную жизнь,
ибо «эта деятельность, эта непрекращающаяся чувственная работа и творчество,
это производство является настолько основой всего чувственного мира, как он
теперь существует, что если бы оно прекратилось хотя бы лишь на один год, то
Фейербах не только нашел бы колоссальные изменения в физическом мире, но очень
скоро не нашел бы всего человеческого мира, собственной способности воззрения и
даже своего собственного существования»[24].
Но если производство является все определяющим законом
развития общества, то, следовательно, оно является также гранью,
устанавливающей различие человека от животного, ибо «людей можно отличать от
животных по сознанию, религии, вообще по чему угодно. Сами они начинают
отличать себя от животных лишь только начинают производить необходимые для своей жизни средства»[25].
Даже на самой низкой, первобытной ступени общественного развития производство
лежит в основе человеческой жизни.
Сознание же на первых ступенях общественного развития
находится в непосредственной зависимости от практической человеческой
деятельности, будучи «прежде всего сознанием ближайшей чувственной обстановки»[26].
Сознание и язык возникли у первобытного человека в процессе труда из потребностей
в практически-деятельных отношениях друг с другом, и только когда произошло
разделение материального и духовного труда, сознание вообразило себе, «что оно
есть нечто иное, чем сознание существующей практики»[27].
«С этого момента оно оказывается в состоянии освободиться от мира и перейти к
образованию «чистой теории»[28],
приобретая таким образом форму иллюзии господства над человеком.
Это разделение труда обусловлено исторически
складывающимся процессом материального
разделения труда. Разделение труда делает развитие человека односторонним,
уродует его, господствует над человеком в форме закрепления за ним определенных
общественных функций. «Согласно происходящему разделению труда, каждый имеет
определенный, исключительный круг деятельности, который навязан ему и из
которого он не может выйти: он оказывается охотником, рыбаком или пастухом...
или критическим критиком»[29].
Особенно отрицательно действующим на развитие человека Маркс и Энгельс считают
разделение труда между городом и деревней,
так как оно «есть грубейшее выражение факта подчинения индивида разделению
труда и определенной, принудительно навязываемой ему, деятельности, подчинения,
превращающего одного человека в ограниченное городское животное, другого — в
ограниченное деревенское животное»[30].
Таким образом Маркс и Энгельс показывают нам, как закон
разделения труда обусловливает собой появление иллюзии самостоятельного
развития идеологии, как разделение труда уродует развитие человека, прикрепляя
его к отдельным профессиям. В «Немецкой идеологии» Маркс и Энгельс отчетливо
формулируют закон разделения труда как основу образования классов, ибо, говорят они, «разделение труда и частная
собственность представляют собой тождественные выражения: в одном случае
говорится по отношению к деятельности то же самое, что в другом случае
говорится по отношению к продукту деятельности»[31].
Поэтому «различные формы собственности на каждой ступени разделения труда
определяют собой и взаимоотношение индивидов по отношению к материалу, орудию и
продукту труда». Таким образом в «Немецкой идеологии» Маркс и Энгельс полностью
вскрывают причины деления общества на классы.
Там же они дают совершенно конкретное определение
общества как общественно-экономических формаций, устанавливают зависимость их
структур от господствующей формы собственности, исследуют конкретно
развивающуюся в них классовую борьбу.
Борьба между феодальной аристократией и буржуазной
демократией, борьба за всеобщее избирательное право, за равенство и свободу
граждан и т. д. — все это обманчивые формы, которые являются идеальным
выражением экономических интересов буржуазии.
На примере анализа классовой борьбы в эпоху буржуазных
революций Маркс и Энгельс делают вывод о том, что тот класс, который господствует материально, всегда
является господствующим и духовно.
Класс, который владеет материальными средствами производства, владеет также и
средствами духовного производства. Мысли, которые господствуют в данную эпоху,
являются идеальным выражением господствующих в эту эпоху классовых отношений.
Поэтому Маркс еще и еще раз подчеркивает, что старые формы сознания могут быть
уничтожены не духовной критикой, а практическим переворотом в реальных
общественных отношениях... «Не критика, а
революция является движущей силой истории».
Так в «Немецкой идеологии» Маркс и Энгельс наряду с
открытием основных закономерностей общественного развития четко раскрывают
также и историческую неизбежность революции. Революция есть неизбежный
результат противоречия между производительными силами и производственными
отношениями; «противоречие между производительными силами и формами сношений...
должно было каждый раз прорываться в виде революции»[32].
Маркс и Энгельс неоднократно разъясняют тот факт, что все прежние революции
ограничивались только перераспределением собственности, не затрагивая при этом
самые основы господства частной собственности. В этом одно из коренных отличий
всех прежних революций от будущей пролетарско-коммунистической революции.
Только коммунистическая революция окончательно уничтожит всякое классовое
господство, потому что делать и возглавлять ее будет пролетариат, класс,
имеющий во всех нациях одинаковые интересы, класс, для которого невыносимы не
только его отношения к капиталисту, но и самое разделение труда, класс, который
«носит на себе все бремя общества, не пользуясь его благами», класс, «из
которого исходит сознание необходимости коммунистической
революции». Революцию пролетариат должен совершить «не только потому, что
нельзя никаким иным способом свергнуть господствующий
класс, но и потому, что свергающий класс
может только в революции очиститься от всей грязи старого общества и стать
способным создать новое общество»[33].
Следовательно, «коммунизм для нас не
состояние, которое должно быть установлено, не идеал, с которым должна
сообразоваться действительность. Мы называем коммунизмом реальное движение, которое уничтожает теперешнее состояние»[34].
Таким образом «Немецкая идеология» представляет
значительный шаг вперед в развитии философских взглядов Маркса и Энгельса.
Здесь они распространяют материализм на познание общества, достраивают
материализм доверху, вскрывают основные закономерности общественного развития и
тем самым окончательно формулируют
диалектический материализм как мировоззрение и метод пролетариата.
Прежде чем перейти к более подробному рассмотрению
диалектического материализма, остановимся на тех воззрениях, которые извращают
действительный ход развития философских взглядов Маркса.
Широко распространенной и тем не менее в корне
извращающей действительный процесс формирования философских взглядов Маркса и
Энгельса является точка зрения Плеханова.
В своей статье «Философская эволюция Маркса» Плеханов утверждает, что «весь их
(Маркса и Энгельса) путь представляет три этапа: первый этап — абстрактное
гегелевское самосознание, второй этап — конкретно-абстрактный человек Фейербаха
и последний этап — реальный человек, живущий в реальном классовом обществе, в
определенной общественно-экономической обстановке». От гегельянства через антигегельянство
к синтезу фейербаховского материализма и гегельянства на новой основе — к
марксизму в собственном смысле.
Коренной порок этой
точки зрения состоит в том, что философское развитие Маркса рассматривается
чисто логически, как простое развитие идей, независимо от классовой борьбы,
от уровня развития науки. Мы показали также, что Маркс и Энгельс создавали
диалектический материализм в борьбе с Гегелем и фейербахианством. Плеханов не
понимает, что философское развитие Маркса всегда было подчинено задачам
революционной борьбы, что в революционной борьбе Маркс быстро понял недостатки
гегелевского и фейербаховского оружия.
К Плехановской схеме философского развития Маркса
примыкают, и механисты и меньшевиствующие идеалисты, правда
значительно ухудшая ее, доводя до абсурда. Так в своей книге «Маркс как
философ» Л. Аксельрод пишет: «Против идеализма вообще и идеализма Гегеля в
частности выступил ученик Гегеля — Фейербах, прошедший через систему своего
учителя и усвоивший диалектический метод мышления. Фейербах с поразительным
мастерством воспользовался диалектическим оружием, с помощью которого разрушил
идеалистические построения. И там, где закончил Фейербах, там только начал
Маркс. Маркс всецело разделяет фейербаховскую критику идеализма... Короче,
Маркс создал высший синтез, выразившийся в сочетании диалектического метода
Гегеля с материалистической основой познания Фейербаха». В сущности, Аксельрод
здесь лишь более вульгарно повторяет Плеханова, выдавая за диалектический
материализм соединение фейербахианства с гегельянством.
Меньшевиствующие идеалисты целиком сходятся с механистами
по вопросу о возникновении диалектического материализма. Диалектика Маркса
рассматривается ими как диалектика Гегеля, исправленная материализмом
Фейербаха, как синтез диалектики Гегеля и материализма Фейербаха (Деборин).
В чем социальный
смысл этих извращений истории возникновения диалектического материализма? Все
эти извращения сходятся на одном общем для них утверждении: диалектический
материализм есть объединение фейербаховского материализма и диалектики Гегеля.
Но утверждать это — значит пытаться растворить
философию пролетариата в буржуазном мировоззрении. Диалектический
материализм есть и продолжение, и вместе с тем полная противоположность всем формам буржуазной философии. Путь его
развития — это борьба со всеми
философскими теориями буржуазии, в том числе и в первую очередь с
идеалистической диалектикой Гегеля и созерцательным материализмом Фейербаха.
Нельзя быть диалектиком «вообще», но лишь либо идеалистическим, либо материалистическим диалектиком.
Меньшевиствующие идеалисты принадлежат к числу первых, марксисты-ленинцы
представляют вторых. Механисты не относятся ни к тем, ни к другим, не будучи вовсе диалектиками.
Мы являемся «материалистическими
друзьями гегелевской диалектики». Мы не отвергаем эту диалектику, а
перерабатываем ее и развиваем как материалистическую диалектику. Хотя и «много
мистицизма и пустой педантизм у Гегеля... но гениальна основная идея:
всемирной, всесторонней, живой связи
всего со всем и отражение этой связи — материалистически на голову поставленный
Гегель — в понятиях человека, которые должны быть также обтесаны, обломаны,
гибки, подвижны, релятивны, взаимосвязаны, едины в противоположностях, дабы
обнять мир»[35].
Марксизм поставил диалектику Гегеля с «головы на ноги», он извлек «рациональное
ядро из-под ее мистической оболочки». Мы являемся
диалектико-материалистическими врагами гегелевского идеализма. Мы преодолеваем ложную, идеалистическую, мистическую,
богословскую диалектику Гегеля. Избавляя диалектику от идеалистического плена,
материализм обретает в ней естественную союзницу и сообщницу. Диалектика никоим
образом не является случайной спутницей материализма. Последовательный
материализм необходимо является
диалектическим, равно как и единственно
последовательная диалектика — материалистической.
Комментариев нет:
Отправить комментарий